Желтухин сидел между крыльцом и стеной дома изложение

Обновлено: 15.05.2024

Когда мне было семь с половиной лет, нам в школе задали прочитать небольшой рассказ Алексея Николаевича Толстого «Желтухин». Я его честно проштудировал от корки до корки, под аккомпанемент голосов друзей, весело играющих в салки. Мне до тоски зелёной хотелось к ним. Но, как говорил Александр Суворов:»Сделай дело-гуляй смело». Я ещё раз перечитал и пошёл к маме, пересказывать. Моя родительница готовила обед.
-Тебе чего, Виталик?-с улыбкою, спросила она.
-Да так, самую малость, - лучезарно улыбнулся я, - послушай мой пересказ.
И дал ей в руки «Желтухина».
-Желтухин сидел на кустике травы, на припёке, в углу между крыльцом и стеной дома, и с ужасом глядел на подходившего Никиту. Голова у Желтухина была закинута на спину, клюв с жёлтой, во всю длину, полосой лежал на толстом зобу. Весь Желтухин нахохлился, подобрал под живот ноги. Никита нагнулся к нему, он разинул рот, чтобы напугать мальчика. Никита положил его между ладонями. Это был ещё серенький скворец —попытался, должно быть, вылететь из гнезда, но не сдержали неумелые крылья, и он упал и забился в угол, на прижатые к земле листья одуванчика. У Желтухина отчаянно билось сердце. «Ахнуть не успеешь, —думал он, —сейчас слопают». Он сам знал хорошо, как нужно лопать червяков, мух и гусениц. Мальчик поднёс его ко рту. Желтухин закрыл плёнкой чёрные глаза, сердце запрыгало под перьями. Но Никита только подышал ему на голову и понёс в дом: значит, был сыт и решил съесть Желтухина немного погодя. Александра Леонтьевна, увидев скворца, взяла его так же, как и Никита, в ладони и подышала на головку…-начал рассказывать я и вдруг понял, что дальше ничегошеньки не помню.
-Что случилось?-спросила мама, отложив книгу.
-Я скоро, - улыбнувшись, ответил я и ушёл в комнату.
Снова всё перечитав и пересказав зеркалу, опять пошёл к маме. Но её уже на кухне не было. Тогда я постучался к соседке, тёте Любе(мы жили впятером в трёхкомнатной квартире). Дверь открыла Юлька, дочь соседки, моя первая любовь.
-Ты поиграть пришёл? - спросила она.
-Нет, - ответил я с улыбкой, - а твоя мама дома?
Юлька покачала головой.
-Она с твоей мамой пошла на базар, - ответила она.
Я улыбнулся и пошёл в комнату. Ещё раз всё перечитал и пересказал зеркалу. Послышался стук дверей и я вышел в коридор. Пришла бабуля. Она ходила в Собес. Дав ей раздеться, я протянул книгу и сказал:
-Бабушка, мне очень нужна твоя помощь.
Мы пошли в комнату и я снова принялся пересказывать. Но дойдя до слов:
- Совсем ещё маленький, бедняжка, на,— какой желторотый, Желтухин.
Вдруг понял, что опять ничегошеньки не помню.
-Что случилось, Тата?-взволновано спросила бабуля.
-Я скоро, - лучезарно улыбнувшись, ответил я и вернулся в комнату.
На этот раз четырежды перечитал «Желтухина» и трижды пересказал зеркалу. Придя в большую комнату, бабулю я уже не застал и вернулся к себе. Друзья уже играли в прятки.
-Бак бале бак!-доносилось со двора.
Но я смиренно перечитывал «Желтухина» ещё раз. Наступил вечер и с работы вернулся отец. Мама приготовила ужин. Но я продолжал читать и пересказывать зеркалу. Читать и пересказывать зеркалу. Читать и…
-Виталик, иди ужинать, - позвала мама.
Я взял с собой книгу. Поужинал и хотел было снова начать пересказ, но тут к нам пришла бабушка Ася, наша соседка, и мне пришлось вернуться в комнату. Снова перечитал и снова пересказал зеркалу. И через два часа пошёл на кухню. Мама, папа, тётя Люба и бабуля пили чай и о чём-то мирно беседовали. Вдруг из-за угла раздалось:
-А Желтухин…
Все так и подскочили от неожиданности.

Мои труды, всё-таки, не прошли даром. Утром в школе я пересказал всего «Желтухина» и получил красный кружочек. Вернувшись домой, бросил портфель побежал играть в футбол.


Желтухин сидел на кустике травы, на припёке, в углу между крыльцом и стеной дома и с ужасом глядел на подходившего Никиту.

Никита положил его между ладонями. Это был ещё серенький скворец, - попытался, должно быть, вылететь из гнезда, но не сдержали неумелые крылья, и он упал и забился в угол, на прижатые к земле листья одуванчика.

У Желтухина отчаянно билось сердце: «Ахнуть не успеешь, - думал он, - сейчас слопают». Он сам знал хорошо, как нужно лопать червяков, мух и гусениц.

Мальчик поднёс его ко рту. Желтухин закрыл плёнкой чёрные глаза, сердце запрыгало под перьями. Но Никита только подышал ему на голову и понёс в дом: значит, был сыт и решил съесть Желтухина немного погодя.

Скворца посадили на подоконник раскрытого в сад и затянутого марлей окна. Со стороны комнаты окно также до половины занавесили марлей. Желтухин сейчас же забился в угол, стараясь показать, что дёшево не продаст жизнь.

Но Никита так и не съел его до вечера, только напустил за марлю мух и червяков. «Откармливают, - думал Желтухин и косился на красного безглазого червяка, - он, как змей, извивался перед самым носом. – Не стану его есть, червяк не настоящий, обман».

Солнце опустилось на листья. Серый, сонный свет затягивал глаза, - всё крепче вцеплялся Желтухин коготками в подоконник. Вот глаза уже ничего не видят. Замолкают птицы в саду. Сонно, сладко пахнет сыростью и травой. Всё глубже уходит голова в перья. Нахохлившись сердито – на всякий случай, - Желтухин качнулся немного вперёд, потом на хвост и заснул.

Разбудили его воробьи, - безобразничали, дрались на сиреневой ветке. «Сил нет – есть хочется, даже тошнит», - подумал Желтухин и увидел червяка, до половины залезшего в щёлку подоконника, подскочил к нему, клюнул за хвост, вытащил, проглотил: «Ничего себе, червяк был вкусный». Свет становился синее. Запели птицы. И вот сквозь листья на Желтухина упал тёплый яркий луч солнца. «Поживём ещё», - подумал Желтухин.

Желтухин сидел на кустике травы, на припеке, в углу, между крыльцом, и стеной дома, и с ужасом глядел на подходившего Никиту. Голова у Желтухина была закинута на спину, клюв с желтой во всю длину полосой лежал на толстом зобу. Весь Желтухин нахохлился, подобрал под живот ноги. Никита нагнулся к нему, он разинул рот, чтобы напугать мальчика. Никита положил его между ладонями. Это был еще серенький скворец, — попытался, должно быть, вылететь из гнезда, но не сдержали неумелые крылья, и он упал и забился в угол, на прижатые к земле листья одуванчика. У Желтухина отчаянно билось сердце: «Ахнуть не успеешь, — думал он, — сейчас слопают». Он сам знал хорошо, как нужно лопать червяков, мух и гусениц. Мальчик поднес его ко рту. Желтухин закрыл пленкой черные глаза, сердце запрыгало под перьями. Но Никита только подышал ему на голову и понес в дом: значит, был сыт и решил съесть Желтухина немного погодя. Александра Леонтьевна, увидев скворца, взяла его так же, как и Никита, в ладони и подышала на головку. — Совсем еще маленький, бедняжка, — сказала она, — какой желторотый, Желтухин. Скворца посадили на подоконник раскрытого в сад и затянутого марлей окна. Со стороны комнаты окно также до половины занавесили марлей. Желтухин сейчас же забился в угол, стараясь показать, что дешево не продаст жизнь. Снаружи, за белым дымком марли, шелестели листья, дрались на кусту презренные воробьи — воры, обидчики. С другой стороны, тоже из-за марли, глядел Никита, глаза у него были большие, двигающиеся, непонятные, очаровывающие. «Пропал, пропал», — думал Желтухин. Но Никита так и не съел его до вечера, только напустил за марлю мух и червяков. «Откармливают, — думал Желтухин и косился на красного безглазого червяка, — он, как змей, извивался перед самым носом. — Не стану его есть, червяк не настоящий, обман». Солнце опустилось за листья. Серый, сонный свет затягивал глаза, — все крепче вцеплялся Желтухин коготками в подоконник. Вот глаза ничего уже не видят. Замолкают птицы в саду. Сонно, сладко пахнет сыростью и травой. Все глубже уходит голова в перья. Нахохлившись сердито — на всякий случай, — Желтухин качнулся немного вперед, потом на хвост и заснул. Разбудили его воробьи — безобразничали, дрались на сиреневой ветке. В сереньком свете висели мокрые листья. Сладко, весело, с пощелкиванием засвистал вдалеке скворец. «Сил нет — есть хочется, даже тошнит», — подумал Желтухин и увидал червяка, до половины залезшего в щелку подоконника, подскочил к нему, клюнул за хвост, вытащил, проглотил: «Ничего себе, червяк был вкусный». Свет становился синее. Запели птицы. И вот сквозь листья на Желтухина упал теплый яркий луч солнца. «Поживем еще», — подумал Желтухин, подскочив, клюнул муху, проглотил. В это время загремели шаги, подошел Никита и просунул за марлю огромную руку; разжав пальцы, высыпал на подоконник мух и червяков. Желтухин в ужасе забился в угол, растопырил крылья, глядел на руку, но она повисла над его головой и убралась за марлю, и на Желтухина снова глядели странные, засасывающие, переливающиеся глаза. Когда Никита ушел, Желтухин оправился и стал думать: «Значит, он меня не съел, а мог. Значит, он птиц не ест. Ну, тогда бояться нечего». Желтухин сытно покушал, почистил носиком перья, попрыгал вдоль подоконника, глядя на воробьев, высмотрел одного старого, с драным затылком, и начал его дразнить, вертеть головой, пересвистывать: фюють, чилик-чилик, фюють. Воробей рассердился, распушился и с разинутым клювом кинулся к Желтухину, — ткнулся в марлю. «Что, достал, вот то-то», — подумал Желтухин и вразвалку заходил по подоконнику. Затем снова появился Никита, просунул руку, на этот раз пустую, и слишком близко поднес ее. Желтухин подпрыгнул, изо всей силы клюнул его в палец, отскочил и приготовился к драке. Но Никита только разинул рот и закричал: ха-ха-ха. Так прошел день, — бояться было нечего, еда хорошая, но скучновато. Желтухин едва дождался сумерек и выспался в эту ночь с удовольствием. Наутро, поев, он стал выглядывать, как бы выбраться из-за марли. Обошел все окошко, но щелки нигде не было. Тогда он прыгнул к блюдечку и стал пить, — набирал воду в носик, закидывал головку и глотал, — по горлу катился шарик. День был длинный. Никита приносил червяков и чистил гусиным пером подоконник. Потом лысый воробей вздумал подраться с галкой, и она так его ткнула, — он камешком нырнул в листья, глядел оттуда ощетинясь. Прилетела зачем-то сорока под самое окно, трещала, суетилась, трясла хвостом, ничего путного не сделала. Долго, нежно пела малиновка про горячий солнечный свет, про медовые кашки, — Желтухин даже загрустил, а у самого так и клокотало в горлышке, хотелось запеть, — но где, не на окошке же, за сеткой. Он опять обошел подоконник и увидел ужасное животное: оно шло, кралось на мягких коротких лапах, животом ползло по полу. Голова у него была круглая, с редкими усами дыбом, а зеленые глаза, узкие зрачки горели дьявольской злобой. Желтухин даже присел, не шевелился. Кот Василий Васильевич мягко подпрыгнул, впился длинными когтями в край подоконника — глядел сквозь марлю на Желтухина и раскрыл рот. Господи. во рту, длиннее Желтухиного клюва, торчали клыки. Кот ударил короткой лапой, рванул марлю. У Желтухина нырнуло сердце, отвисли крылья. Но в это время — совсем вовремя — появился Никита, схватил кота за отставшую кожу и швырнул к двери. Василий Васильевич обиженно взвыл и убежал, волоча хвост. «Сильнее Никиты нет зверя», — думал после этого случая Желтухин, и, когда опять подошел Никита, он дал себя погладить по головке, хотя со страху все же сел на хвост. Кончился и этот день. Наутро совсем веселый Желтухин опять пошел осматривать помещение и сразу же увидел дыру в том месте, где кот рванул марлю когтем. Желтухин просунул туда голову, осмотрелся, вылез наружу, прыгнул в текучий легкий воздух и, мелко-мелко трепеща крылышками, полетел над самым полом. В дверях он поднялся и во второй комнате, у круглого стола, увидел четырех людей. Они ели, — брали руками большие куски и клали их в рот. Все четверо обернули головы и, не двигаясь, глядели на Желтухина. Он понял, что нужно остановиться в воздухе и повернуть назад, но не мог сделать этого трудного, на всем лету, поворота, — упал на крыло, перевернулся и сел на стол, между вазочкой с вареньем и сахарницей. И сейчас же увидел перед собой Никиту. Тогда, не раздумывая, Желтухин вскочил на вазочку, а с нее на плечо Никиты и сел, нахохлился, даже глаза до половины прикрыл пленками. Отсидевшись у Никиты на плече, Желтухин вспорхнул под потолок, поймал муху, посидел на фикусе в углу, покружился под люстрой и, проголодавшись, полетел к своему окну, где были приготовлены для него свежие червяки. Перед вечером Никита поставил на подоконник деревянный домик с крылечком, дверкой и двумя окошечками. Желтухину понравилось, что внутри домика — темно, он прыгнул туда, поворочался и заснул. А тою же ночью, в чулане, кот Василий Васильевич, запертый под замок за покушение на разбой, орал хриплым мявом и не хотел даже ловить мышей, — сидел у двери и мяукал так, что самому было неприятно. Так в доме, кроме кота и ежа, стала жить третья живая душа — Желтухин. Он был очень самостоятелен, умен и предприимчив. Ему нравилось слушать, как разговаривают люди, и, когда они садились к столу, он вслушивался, нагнув головку, и выговаривал певучим голоском: «Саша», — и кланялся. Александра Леонтьевна уверяла, что он кланяется именно ей. Завидев Желтухина, матушка всегда говорила ему: «Здравствуй, здравствуй, птицын серый, энергичный и живой». Желтухин сейчас же вскакивал матушке на шлейф платья и ехал за ней, очень довольный. Так он прожил до осени, вырос, покрылся черными, отливавшими вороньим крылом перьями, научился хорошо говорить по-русски, почти весь день жил в саду, но в сумерки неизменно возвращался в свой дом на подоконник. В августе его сманили дикие скворцы в стаю, обучили летать, и, когда в саду стали осыпаться листья, Желтухин — чуть зорька — улетел с перелетными птицами за море, в Африку.

В сто­ло­вой, на снеж­ной све­жей ска­терти, стоял боль­шой букет лан­ды­шей, вся ком­ната была напол­нена их запа­хом. Матушка при­влекла Никиту и, забыв его адми­раль­ский чин, долго, словно год не видала, гля­дела в лицо и поце­ло­вала. Отец рас­пра­вил бороду, выка­тил глаза и отрапортовал:

— Имею честь, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, доне­сти вам, что по све­де­ниям гри­го­ри­ан­ского кален­даря, равно как по исчис­ле­нию аст­ро­но­мов всего зем­ного шара, сего­дня вам испол­ни­лось десять лет, во испол­не­ние чего имею вру­чить вам этот перо­чин­ный ножик с две­на­дца­тью лез­ви­ями, весьма при­год­ный для мор­ского дела, а также для того, чтобы его потерять.

После чая пошли на пруд. Васи­лий Ники­тье­вич, осо­бен­ным обра­зом отду­вая щеку, дудел мор­ской марш.

Матушка ужасно этому сме­я­лась, — под­би­рала пла­тье, чтобы не замо­чить подол в росе. Сзади шел Арка­дий Ива­но­вич с вес­лами и баг­ром на плече.

На берегу огром­ного, с изви­ли­нами, пруда, у купальни, был врыт шест с ябло­ком на вер­хушке. На воде, отра­жа­ясь зеле­ной и крас­ной поло­сами, сто­яла лодка. В тени ее пла­вали пру­до­вые оби­та­тели — водя­ные жуки, личинки, кро­шеч­ные голо­ва­стики. Бегали по поверх­но­сти паучки с поду­шеч­ками на лап­ках. На ста­рых вет­лах из гнезд гля­дели вниз грачихи.

Васи­лий Ники­тье­вич при­вя­зал к ниж­нему концу бечевы лич­ный адми­раль­ский штан­дарт, — на зеле­ном поле крас­ная, на зад­них лапах, лягушка. Зад­у­дев в щеку, он быстро стал пере­би­рать бечеву, штан­дарт побе­жал по флаг­штоку и у самого яблока раз­вер­нулся. Из гнезда и с вет­вей под­ня­лись грачи, тре­вожно крича.

Никита вошел в лодку и сел на руль. Арка­дий Ива­но­вич взялся за весла. Лодка осела, кач­ну­лась, отде­ли­лась от берега и пошла по зер­каль­ной воде пруда, где отра­жа­лись ветлы, зеле­ные тени под ними, птицы, облака. Лодка сколь­зила между небом и зем­лей. Над голо­вой Никиты появился столб кома­ри­ков, — они толк­лись и летели за лодкой.

— Пол­ный ход, самый пол­ный! — кри­чал с берега Васи­лий Никитьевич.

Матушка махала рукой и сме­я­лась. Арка­дий Ива­но­вич налег на весла, и из зеле­ных, еще низ­ких камы­шей с кря­ка­ньем, в ужасе, полу­ле­том по воде побе­жали две утки.

— На абор­даж, лягу­ши­ный адми­рал. Урррра! — закри­чал Васи­лий Никитьевич.

Желтухин

Жел­ту­хин сидел на кустике травы, на при­пеке, в углу, между крыль­цом и сте­ной дома, и с ужа­сом гля­дел на под­хо­див­шего Никиту.

Голова у Жел­ту­хина была заки­нута на спину, клюв с жел­той во всю длину поло­сой лежал на тол­стом зобу.

Весь Жел­ту­хин нахох­лился, подо­брал под живот ноги. Никита нагнулся к нему, он рази­нул рот, чтобы напу­гать маль­чика. Никита поло­жил его между ладо­нями. Это был еще серень­кий скво­рец, — попы­тался, должно быть, выле­теть из гнезда, но не сдер­жали неуме­лые кры­лья, и он упал и забился в угол, на при­жа­тые к земле листья одуванчика.

У Жел­ту­хина отча­янно билось сердце: «Ахнуть не успе­ешь, — думал он, сей­час сло­пают». Он сам знал хорошо, как нужно лопать чер­вя­ков, мух и гусениц.

Маль­чик под­нес его ко рту. Жел­ту­хин закрыл плен­кой чер­ные глаза, сердце запры­гало под перьями. Но Никита только поды­шал ему на голову и понес в дом: зна­чит, был сыт и решил съесть Жел­ту­хина немного погодя.

Алек­сандра Леон­тьевна, уви­дев скворца, взяла его так же, как и Никита, в ладони и поды­шала на головку.

— Совсем еще малень­кий, бед­няжка, — ска­зала она, — какой жел­то­ро­тый, Желтухин.

Скворца поса­дили на под­окон­ник рас­кры­того в сад и затя­ну­того мар­лей окна. Со сто­роны ком­наты окно также до поло­вины зана­ве­сили мар­лей. Жел­ту­хин сей­час же забился в угол, ста­ра­ясь пока­зать, что дешево не про­даст жизнь.

Сна­ружи, за белым дым­ком марли, шеле­стели листья, дра­лись на кусту пре­зрен­ные воро­бьи — воры, обид­чики. С дру­гой сто­роны, тоже из-за марли, гля­дел Никита, глаза у него были боль­шие, дви­га­ю­щи­еся, непо­нят­ные, оча­ро­вы­ва­ю­щие. «Про­пал, про­пал», — думал Желтухин.

Но Никита так и не съел его до вечера, только напу­стил за марлю мух и чер­вя­ков. «Откарм­ли­вают, — думал Жел­ту­хин и косился на крас­ного без­гла­зого чер­вяка, — он, как змей, изви­вался перед самым носом. — Не стану его есть, чер­вяк не насто­я­щий, обман».

Солнце опу­сти­лось за листья. Серый, сон­ный свет затя­ги­вал глаза, — все крепче вцеп­лялся Жел­ту­хин когот­ками в под­окон­ник. Вот глаза ничего уже не видят. Замол­кают птицы в саду. Сонно, сладко пах­нет сыро­стью и тра­вой. Все глубже ухо­дит голова в перья.

Нахох­лив­шись сер­дито — на вся­кий слу­чай, Жел­ту­хин кач­нулся немного впе­ред, потом на хвост и заснул.

Раз­бу­дили его воро­бьи — без­об­раз­ни­чали, дра­лись на сире­не­вой ветке. В серень­ком свете висели мок­рые листья. Сладко, весело, с пощел­ки­ва­нием засви­стал вда­леке скво­рец. «Сил нет — есть хочется, даже тош­нит», — поду­мал Жел­ту­хин и уви­дал чер­вяка, до поло­вины залез­шего в щёлку под­окон­ника, под­ско­чил к нему, клю­нул за хвост, выта­щил, про­гло­тил: «Ничего себе, чер­вяк был вкусный».

Свет ста­но­вился синее. Запели птицы. И вот сквозь листья на Жел­ту­хина упал теп­лый яркий луч солнца. «Пожи­вем еще», — поду­мал Жел­ту­хин, под­ско­чив, клю­нул муху, проглотил.

В это время загре­мели шаги, подо­шел Никита и про­су­нул за марлю огром­ную руку; раз­жав пальцы, высы­пал на под­окон­ник мух и чер­вя­ков. Жел­ту­хин в ужасе забился в угол, рас­то­пы­рил кры­лья, гля­дел на руку, но она повисла над его голо­вой и убра­лась за марлю, и на Жел­ту­хина снова гля­дели стран­ные, заса­сы­ва­ю­щие, пере­ли­ва­ю­щи­еся глаза.

Когда Никита ушел, Жел­ту­хин опра­вился и стал думать: «Зна­чит, он меня не съел, а мог. Зна­чит, он птиц не ест. Ну, тогда бояться нечего».

Жел­ту­хин сытно поку­шал, почи­стил носи­ком перья, попры­гал вдоль под­окон­ника, глядя на воро­бьев, высмот­рел одного ста­рого, с дра­ным затыл­ком, и начал его драз­нить, вер­теть голо­вой, пере­сви­сты­вать: фюють, чилик-чилик, фюють. Воро­бей рас­сер­дился, рас­пу­шился и с рази­ну­тым клю­вом кинулся к Жел­ту­хину, — ткнулся в марлю. «Что, достал, вот то-то», — поду­мал Жел­ту­хин и враз­валку захо­дил по подоконнику.

Затем снова появился Никита, про­су­нул руку, на этот раз пустую, и слиш­ком близко под­нес ее. Жел­ту­хин под­прыг­нул, изо всей силы клю­нул его в палец, отско­чил и при­го­то­вился к драке. Но Никита только рази­нул рот и закри­чал: ха-ха-ха.

Так про­шел день, — бояться было нечего, еда хоро­шая, но скуч­но­вато. Жел­ту­хин едва дождался суме­рек и выспался в эту ночь с удовольствием.

Наутро, поев, он стал выгля­ды­вать, как бы выбраться из-за марли. Обо­шел все окошко, но щелки нигде не было. Тогда он прыг­нул к блю­дечку и стал пить, — наби­рал воду в носик, заки­ды­вал головку и гло­тал, — по горлу катился шарик.

День был длин­ный. Никита при­но­сил чер­вя­ков и чистил гуси­ным пером под­окон­ник. Потом лысый воро­бей взду­мал подраться с гал­кой, и она так его тюк­нула, — он камеш­ком ныр­нул в листья, гля­дел оттуда ощетинясь.

При­ле­тела зачем-то сорока под самое окно, тре­щала, суе­ти­лась, трясла хво­стом, ничего пут­ного не сделала.

Долго, нежно пела мали­новка про горя­чий сол­неч­ный свет, про медо­вые кашки, — Жел­ту­хин даже загру­стил, а у самого так и кло­ко­тало в гор­лышке, хоте­лось запеть, — но где, не на окошке же, за сеткой.



Желтухин сидел на кустике травы, на припеке, в углу, между крыльцом и стеной дома, и с ужасом глядел на подходившего Никиту.
Голова у Желтухина была закинута на спину, клюв с желтой во всю длину полосой лежал на толстом зобу.
Весь Желтухин нахохлился, подобрал под живот ноги. Никита нагнулся к нему, он разинул рот, чтобы напугать мальчика. Никита положил его между ладонями. Это был еще серенький скворец, – попытался, должно быть, вылететь из гнезда, но не сдержали неумелые крылья, и он упал и забился в угол, на прижатые к земле листья одуванчика.
У Желтухина отчаянно билось сердце: «Ахнуть не успеешь, – думал он, – сейчас слопают». Он сам знал хорошо, как нужно лопать червяков, мух и гусениц.
Мальчик поднес его ко рту. Желтухин закрыл пленкой черные глаза, сердце запрыгало под перьями. Но Никита только подышал ему на голову и понес в дом: значит, был сыт и решил съесть Желтухина немного погодя.
Александра Леонтьевна, увидев скворца, взяла его так же, как и Никита, в ладони и подышала на головку.
– Совсем еще маленький, бедняжка, – сказала она, – какой желторотый, Желтухин.
Скворца посадили на подоконник раскрытого в сад и затянутого марлей окна. Со стороны комнаты окно также до половины занавесили марлей. Желтухин сейчас же забился в угол, стараясь показать, что дешево не продаст жизнь.
Снаружи, за белым дымком марли, шелестели листья, дрались на кусту презренные воробьи – воры, обидчики. С другой стороны, тоже из-за марли, глядел Никита, глаза у него были большие, двигающиеся, непонятные, очаровывающие. «Пропал, пропал», – думал Желтухин.

Алексе́й Никола́евич Толсто́й (29 декабря 1882 (10 января 1883), Николаевск, Самарская губерния, Российская империя — 23 февраля 1945, Москва) — русский советский писатель и общественный деятель, граф. Автор социально-психологических, исторических и научно-фантастических романов, повестей и рассказов, публицистических произведений. Член комиссии по расследованию злодеяний немецких захватчиков (1942). Лауреат трёх Сталинских премий первой степени (1941; 1943; 1946, посмертно).

Читайте также: