И плетни и белевшая на дворах скотина и крыши домов все казалось спало
Обновлено: 08.05.2024
1 . Река роща оба берега деревья и поле всё было залито ярким утренним светом. 2. Я стал посещать музеи и галереи и читать книги. 3. Ясная светлая задумчивая улыбка тихого созерцания лежит на облаках на белых отражениях гор на синеве неба на светлой лениво-ласковой реке. 4. Бегут говорливые дороги ни шатко ни валко, как встарь. 5. А снаружи всё и оконницы и коньки и ворота оторочено кружевом грубоватой деревянной резьбы. 6. Разве все эти вещи карандаши в оправе записная книжка часы фотографический аппарат не говорят больше всяких слов об интересном госте? 7. И плетни и белевшая на дворах скотина и крыши домов всё казалось спало здоровым тихим трудовым сном. 8.Сухими болотами называются места носящие в себе все признаки некогда, существовавших болот как-то кочки следы родниковых ям и разные породы болотных трав уже перемешанных с полевыми
1 . Река, роща, оба берега, деревья и поле--ВСЁ было залито ярким утренним светом. 2. Я стал посещать музеи и галереи и читать книги.
3. Ясная, светлая, задумчивая улыбка тихого созерцания лежит на облаках, на белых отражениях гор, на синеве неба на светлой лениво-ласковой реке.
4. Бегут говорливые дороги ни шатко ни валко, как встарь.
5. А снаружи всё: и оконницы и коньки, и ворота-- оторочено кружевом грубоватой деревянной резьбы.
6. Разве все эти вещи: карандаши, в оправе записная книжка, часы, фотографический аппарат -не говорят больше всяких слов об интересном госте?
7. И плетни, и белевшая на дворах скотина, и крыши домов, --всё ,КАЗАЛОСЬ, спало здоровым, тихим, трудовым сном. 8.Сухими болотами называются места, носящие в себе все признаки НЕКОГДА СУЩЕСТВОВАВШИХ болот,
как-то: кочки, следы родниковых ям и разные породы болотных трав, уже перемешанных с полевыми.
1 . Река, роща, оба берега, деревья и поле -всё было залито ярким утренним светом. 2. Я стал посещать музеи и галереи и читать книги. 3. Ясная, светлая, задумчивая улыбка тихого созерцания лежит на облаках, на белых отражениях гор, на синеве неба, на светлой лениво-ласковой реке. 4. Бегут говорливые дороги ни шатко ни валко, как встарь. 5. А снаружи всё :и оконницы, и коньки, и ворота -оторочено кружевом грубоватой деревянной резьбы. 6. Разве все эти вещи: карандаши, в оправе записная книжка, часы, фотографический аппарат- не говорят больше всяких слов об интересном госте? 7. И плетни, и белевшая на дворах скотина, и крыши домов- всё казалось спало здоровым, тихим, трудовым сном. 8.Сухими болотами называются места, носящие в себе все признаки некогда, существовавших болот, как-то: кочки, следы родниковых ям и разные породы болотных трав, уже перемешанных с полевыми
II. 1) Так вот как высказано выше с годами важен я не стал. (Твард.) 2) Осмотревшись я пошёл как мне казалось прямо к морю но на пути встретил лесное болото заваленное колодником. (Арс.) 3) Проводив жениха Надя пошла к себе наверх где жила с матерью нижний этаж занимала бабушка. (Ч.) 4) Дмитрий так звали моего соседа был мало заметен в классе. (А. Г.) 5) Однажды наступил уже май но никто кажется не заметил тогда ни ледохода на Москве-реке ни цветущей черёмухи я стоял в толпе у памятника. (Пауст.) 6) Мужское население станицы живёт в походах и на кордонах или постах как называют казаки. (Л. Т.) 7) Овсянников полетел в овраг вместе с беговыми дрожками мальчиком сидевшим сзади и лошадью. К счастью на дне оврага грудами лежал песок. (Т.) 8) Мне помогал маляр или как он сам называл себя подрядчик малярных работ. (Ч.) 9) Однажды было это в конце мая мы сидели на крыльце и ожидали ужина. (Ч.) 10) Хотя для настоящего охотника дикая утка не представляет ничего особенно пленительного но за неимением пока другой дичи дело было в начале сентября: вальдшнепы ещё не прилетали а бегать по полям за куропатками мне надоело я послушался моего охотника и отправился в Льгов. (Т.)
III. 1) Итак я в Ялте. Теперь вечер. Ветер дует как в четвёртом акте Чайки но ко мне никто не приходит а напротив я сам должен буду уйти после десяти надевши шубу. (Ч.) 2) Он предчувствовал что князь Андрей одним словом одним аргументом уронит всё его умение. (Л. Т.) 3) Одним словом у этого человека [Беликова] наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой создать себе так сказать футляр который уединил бы его защитил бы от внешних влияний. (Ч.) 4) Рыбачьи лодки с трудом отмечаемые глазом такими они казались маленькими дремали в морской глади недалеко от дому. (Купр.) 5) Сторожка лесника как успел заметить Николай Николаевич была поставлена на сваях так что между её полом и землёю оставалось свободное пространство. (Купр.) 6) Многие разумеют у нас ещё до сих пор под словом «литература» повести романы стихи словом беллетристику. (Гонч.) 7) Эти господа [дипломаты] по видимому охотно как своего честь которую они делали немногим приняли в свой круг князя Андрея. (Л. Т.)
*Цитирирование задания со ссылкой на учебник производится исключительно в учебных целях для лучшего понимания разбора решения задания.
а свинья как наткнется на твой след, так сейчас отдует и прочь; значит, ум в ней есть, что ты свою вонь не чувствуешь, а она слышит. Да и то сказать: ты ее убить хочешь, а она по лесу живая гулять хочет. У тебя такой закон, а у нее такой закон. Она свинья, а всё она не хуже тебя; такая же тварь Божия. Эх-ма! Глуп человек, глуп, глуп человек! — повторил несколько раз старик и, опустив голову, задумался.
Оленин тоже задумался и, спустившись с крыльца, заложив руки за спину, молча стал ходить по двору.
Очнувшись, Ерошка поднял голову и начал пристально всматриваться в ночных бабочек, которые вились над колыхавшимся огнем свечи и попадали в него.
— Дура, дура! — заговорил он. — Куда летишь? Дура! Дура! — Он приподнялся и своими толстыми пальцами стал отгонять бабочек.
— Сгоришь, дурочка, вот сюда лети, места много, — приговаривал он нежным голосом, стараясь своими толстыми пальцами учтиво поймать ее за крылышки и выпустить. — Сама себя губишь, а я тебя жалею.
Он долго сидел, болтая и попивая из бутылки. А Оленин ходил взад и вперед по двору. Вдруг шопот за воротами поразил его. Невольно притаив дыхание, он расслышал женский смех, мужской голос и звук поцелуя. Нарочно шурша по траве ногами, он отошел на другую сторону двора. Но через несколько времени плетень затрещал. Казак, в темной черкеске и белом курпее на шапке (это был Лука), прошел вдоль забора, а высокая женщина в белом платке прошла мимо Оленина. «Ни мне до тебя, ни тебе до меня нет никакого дела», казалось, сказала ему решительная походка Марьянки. Он проводил ее глазами до крыльца хозяйской хаты, заметил даже через окно, как она сняла платок и села на лавку. И вдруг чувство тоски одиночества, каких-то неясных желаний и надежд и какой- то к кому-то зависти охватило душу молодого человека.
Последние огни потухли в хатах. Последние звуки затихли в станице. И плетни, и белевшая на дворах скотина, и крыши домов, и стройные раины, — всё, казалось, спало здоровым, тихим, трудовым сном. Только звенящие непрерывные звуки лягушек долетали из сырой дали до напряженного слуха. На востоке звезды становились реже и, казалось, расплывались в усиливавшемся свете. Над головой они высыпа̀ли всё глубже
— Так о чем бишь я говорил? — продолжал он, припоминая. — Так вот я какой человек! Я охотник. Против меня другого охотника по полку нету. Я тебе всякого зверя, всяку птицу найду и укажу; и что и где — все знаю. У меня и собаки есть, и два ружья есть, и сети, и кобылка, и ястреб, — все есть, благодарю бога. Коли ты настоящий охотник, не хвастаешь, я тебе все покажу. Я какой человек? След найду, — уж я его знаю, зверя, и знаю, где ему лечь и куда пить или валяться придет. Лопазик [1] сделаю и сижу ночь, караулю. Что дома-то сидеть! Только нагрешишь, пьян надуешься. Еще бабы тут придут, тары да бары; мальчишки кричат; угоришь еще. То ли дело, на зорьке выйдешь, местечко выберешь, камыш прижмешь, сядешь и сидишь, добрый молодец, дожидаешься. Все-то ты знаешь, что в лесу делается. На небо взглянешь — звездочки ходят, рассматриваешь по ним, гляди, времени много ли. Кругом поглядишь — лес шелыхается, все ждешь, вот-вот затрещит, придет кабан мазаться. Слушаешь, как там орлы молодые запищат, петухи ли в станице откликнутся, или гуси. Гуси — так до полночи, значит. И все это я знаю. А то как ружье где далече ударит, мысли придут. Подумаешь: кто это стрелял? Казак, так же как я, зверя выждал, и попал ли он его, или так только, испортил, и пойдет, сердечный, по камышу кровь мазать так, даром. Не люблю! ох, не люблю! Зачем зверя испортил? Дурак! Дурак! Или думаешь себе: «Может, абрек какого казачонка глупого убил». Все это в голове у тебя ходит. А то раз сидел я на воде; смотрю — зыбка сверху плывет. Вовсе целая, только край отломан. То-то мысли пришли. Чья такая зыбка? Должно, думаю, ваши черти солдаты в аул пришли, чеченок побрали, ребеночка убил какой черт: взял за ножки да об угол. Разве не делают так-то? Эх, души нет в людях! И такие мысли пришли, жалко стало. Думаю: зыбку бросили и бабу угнали, дом сожгли, а джигит взял ружье, на нашу сторону пошел грабить. Все сидишь, думаешь. Да как заслышишь, по чаще табунок ломится, так и застучит в тебе что. Матушки, подойдите! Обнюхают, думаешь себе; сидишь, не дрогнешься, а сердце: дун! дун! дун! Так тебя и подкидывает. Нынче весной так-то подошел табун важный, зачернелся. «Отцу и сыну…» — уж хотел стрелить. Как она фыркнет на своих на поросят: «Беда, мол, детки: человек сидит», — и затрещали все прочь по кустам. Так так бы, кажется, зубом съел ее.
— Как же это свинья поросятам сказала, что человек сидит? — спросил Оленин.
— А ты как думал? Ты думал, он дурак, зверь-то? Нет, он умней человека, даром что свинья называется. Он все знает. Хоть то в пример возьми: человек по следу пройдет, не заметит, а свинья как наткнется на твой след, так сейчас отдует и прочь; значит, ум в ней есть, что ты свою вонь не чувствуешь, а она слышит. Да и то сказать: ты ее убить хочешь, а она по лесу живая гулять хочет. У тебя такой закон, а у нее такой закон. Она свинья, а все она не хуже тебя; такая же тварь божия. Эхма! Глуп человек, глуп, глуп человек! — повторил несколько раз старик и, опустив голову, задумался.
Оленин тоже задумался и, спустившись с крыльца, заложив руки за спину, молча стал ходить по двору.
Очнувшись, Ерошка поднял голову и начал пристально всматриваться в ночных бабочек, которые вились над колыхавшимся огнем свечи и попадали в него.
— Дура, дура! — заговорил он. — Куда летишь? Дура! Дура! — Он приподнялся и своими толстыми пальцами стал отгонять бабочек.
— Сгоришь, дурочка, вот сюда лети, места много, — приговаривал он нежным голосом, стараясь своими толстыми пальцами учтиво поймать ее за крылышки и выпустить. — Сама себя губишь, а я тебя жалею.
Он долго сидел, болтая и попивая из бутылки. А Оленин ходил взад и вперед по двору. Вдруг шепот за воротами поразил его. Невольно притаив дыхание, он расслышал женский смех, мужской голос и звук поцелуя. Нарочно шурша по траве ногами, он отошел на другую сторону двора. Но через несколько времени плетень затрещал. Казак, в темной черкеске и белом курпее на шапке (это был Лука), прошел вдоль забора, а высокая женщина, в белом платке, прошла мимо Оленина. «Ни мне до тебя, ни тебе до меня нет никакого дела», — казалось, сказала ему решительная походка Марьянки. Он проводил ее глазами до крыльца хозяйской хаты, заметил даже через окно, как она сняла платок и села на лавку. И вдруг чувство тоски и одиночества, каких-то неясных желаний и надежд и какой-то к кому-то зависти охватило душу молодого человека.
Последние огни потухли в хатах. Последние звуки затихли в станице. И плетни, и белевшая на дворах скотина, и крыши домов, и стройные раины — все, казалось, спало здоровым, тихим, трудовым сном. Только звенящие непрерывные звуки лягушек долетали из сырой дали до напряженного слуха. На востоке звезды становились реже и, казалось, расплывались в усиливавшемся свете. Над головой они высыпали все глубже и чаще. Старик, облокотив голову на руку, задремал. Петух вскрикнул на противоположном дворе. А Оленин все ходил и ходил, о чем-то думая. Звук песни в несколько голосов долетел до его слуха. Он подошел к забору и стал прислушиваться. Молодые голоса казаков заливались веселою песнею, и изо всех резкою силой выдавался один молодой голос.
— Это знаешь, кто поет? — сказал старик, очнувшись. — Это Лукашка-джигит. Он чеченца убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак!
— А ты убивал людей? — спросил Оленин. Старик вдруг поднялся на оба локтя и близко придвинул свое лицо к лицу Оленина.
— Черт! — закричал он на него. — Что спрашиваешь? Говорить не надо. Душу загубить мудрено, ох, мудрено! Прощай, отец мой, и сыт и пьян, — сказал он, вставая. — Завтра на охоту приходить?
— Смотри раньше вставать, а проспишь — штраф.
— Небось раньше тебя встану, — отвечал Оленин. Старик пошел. Песня замолкла. Послышались шаги и веселый говор. Немного погодя раздалась опять песня, но дальше, и громкий голос Ерошки присоединился к прежним голосам. «Что за люди, что за жизнь!» — подумал Оленин, вздохнул и один вернулся в свою хату.
ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ
Последние отзывы
Мятный шоколад
Необычный такой сюжетик. Интересно, с юмором. >>>>>
Секрет моей любви
Пробежать под радугой
Слава сильным женщинам! Позор инфантильным, безответственным, упивающимся своим горем мужчинам! Правильно написали. >>>>>
Озеро грез
Ну не знаю, для мистики слишком просто и предсказуемо, для любовного романа вообще никак- любовь, потому что из. >>>>>
На острие
Двоякое чувство, не знаю как оценить, считаю что все же мужик казел и должен был хоть чуть чуть помучиться, а вот. >>>>>
Лев Николаевич Толстой
Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? — думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. — И все на мое дежурство!» Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина. Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит с жаром и с жестами; по видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.
— Теперь можно все сказать! — говорит отъезжающий. — Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, — обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
— Да, виноват, — отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
— Я знаю, отчего ты это говоришь, — продолжает отъезжающий. — Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
— Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно, — подтверждает маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
— Но отчего ж не любить и самому! — говорит отъезжающий, задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля. — Отчего не любить? Не любится. Нет, любимым быть — несчастье, несчастье, когда чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах, Боже мой! — Он махнул рукой. — Ведь если бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни, это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею. Мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, а потом увидал, что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и не мог идти далее; а она пошла. Разве я виноват в том, что не мог? Что же мне было делать?
— Ну, да теперь кончено! — сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать сон. — Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое любить.
Тот, который был в полушубке, хотел опять сказать что-то и схватил себя за голову. Но не высказывалось то, что он хотел сказать.
— Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание любить, сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Все остается что-то недоконченное. Ну, да что говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь все кончено, ты прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
— В которой ты опять напутаешь, — сказал лежавший на диване и игравший ключиком часов; но отъезжающий не слыхал его.
— Мне и грустно, и рад я, что еду, — продолжал он. — Отчего грустно? Я не знаю.
И отъезжающий стал говорить об одном себе, не замечая того, что другим не было это так интересно, как ему. Человек никогда не бывает таким эгоистом, как в минуту душевного восторга. Ему кажется, что нет на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его самого.
Читайте также: