Строгать доски строгать но кладите струганым вниз
Обновлено: 01.05.2024
В соответствии с программой развития местного самоуправления предполагалось, что главы администраций будут избираться так же, как и Президент России, напрямую. В связи с этим был разработан проект закона «О выборах глав администраций». Руководителем группы разработчиков был Виктор Балала.
Но и эти, казалось бы, далекие от политики вопросы, также затронули последствия неудавшегося путча. Я это предчувствовал еще тогда, когда мы бродили с Жуковым, председателем нашего комитета, вокруг бедного памятника 1-го чекиста во время его демонтажа. «Георгий Семенович!- говорил я ему, - боюсь, что теперь в связи с этим безумием местное самоуправление нам развить не удастся». Так оно и вышло.
После отставок неугодных председателей облисполкомов новых руководителей исполнительной власти в регионах стали просто назначать. Логика была простейшая. Ее простодушно по - пролетарски выразил депутат, шахтер Александр Бир:
- Я считаю, раз Борис Николаевич победил, то в регионах руководителей должен назначать он.
-Ага, - иронизировал по этому поводу Игорь Муравьев, - а, если он в Тамбове проиграл, то там должен губернатора Ваня Полозков назначать.
Естественно решили эту схему распространить и на глав администраций городов и районов. И поэтому Президент, пользуясь правом вето, наложил его на этот закон.
Кстати, это было самое первое вето, наложенное Президентом Ельциным. Получалось, что самый главный демократ первым своим вето запретил демократию! При этом было сказано, что закон этот нужный и правильный, но сейчас его вводить в действие не надо. Помнится, я в сердцах в интервью одной газете сказал о том, что это очень напоминает эпизод из знаменитой «Истории города Глупова» Салтыкова Щедрина, когда головотяпы долго спорили по поводу того в бане доски строгать или не надо?
Если строгать, то скользко будет. Коли не строгать, занозисто. А потом все-таки решили: Строгать, но струганной стороной вниз класть! Вот так у нас и с выборами глав администраций.
Выше я говорил о том, что демократия при наличии электронных СМИ, когда они контролируются правящей группой, фактически отсутствует, поэтому, чем уж так эти назначения были плохи, может спросить меня читатель?
Так - то оно так, но, если предполагается назначение, то тогда должна быть система защиты от случайных людей. Пресловутая номенклатура худо - бедно выполняла эту функцию. Если же никаких критериев выбора руководителей нет, или они выявляются по принципу личной преданности, то тогда жди беды.
Для того, чтобы контролировать деятельность властей на местах была введена система представителей Президента в регионах. Они были призваны отслеживать законность и исполнение Указов Президента. Ни в Конституции, ни в иных законах такой институт нигде не был определен. Все было принято указом Президента.
Собственно говоря, эти функции всегда исполняла Прокуратура, и зачем необходим был этот новый институт совершенно непонятно
Один из коллег, назначенных представителем в своем регионе, так объяснял мне ситуацию:
-Хорошо, -спрашивал его я,- а почему Прокурор не может исполнять эти функции?
- А вдруг он не наш и саботирует реформы?
-А что, если представитель окажется не наш, что второго представителя будем назначать и так до бесконечности?- в сердцах иронизировал я в ответ.
Ясно, что логика в создании этого института отсутствовала, но еще более бредовой была ситуация с самой формой назначений руководителей на местах.
Ну как это себе можно представить? Элементарная логика подсказывает простейшее решение: Президент назначает губернатора, а тот, в свою очередь, всех глав администраций городов областного подчинения и районов. А как еще то?
А вот как. Президент назначает губернаторов, и он же мэров областных центров!
К такому способу назначений пришли после того, как к Президенту на прием попали представители союза городов. Это союз, объединявший в основном представителей областных центров - столиц регионов, возглавлял некто Рюмин Валерий Васильевич. Бывший десантник, прославившийся тем, что выгнал, став Председателем горсовета Рязани, заместителя председателя исполкома по коммунальному хозяйству, а потом выяснилось, что никто теперь толком не знает, как проложена в городе канализация. Не знаю, насколько эта история соответствует действительности, вполне возможно, что это просто анекдот, но твердолобостью оный господин отличался отменной и, если что - то в его голову втемяшивалось, он потом с этой идеей пробивал головою стены. Впрочем, Президента, который хотел везде и всем командовать, по этому вопросу уговорить было достаточно легко.
Назначения напрямую Президентом повышало статус мэров крупных городов и ставило их на один уровень с губернаторами.
Как вы думаете, к чему это привело? Правильно, к многочисленным скандалам! Главы областных центров, посчитав себя, в связи с формой назначения, равными губернаторам, затеяли с ними борьбу за полномочия. А поводов для разногласий между ними было предостаточно. Это и вопросы разграничения собственности, и бюджетные вопросы, так как областные центры имели, как правило, большие доходы, чем районы и города областного подчинения, и являлись донорами по отношению к ним.
Вот так решения, принимаемые вопреки всякой процедуре, зависящие от того, кто последний заходил в кабинет первого человека страны, создавали ненужные конфликты и в без того нелегкой обстановке.
А ситуация была нелегкой, особенно в экономике страны. Экономика, построенная на принципах директивного управления, в условиях, когда директив нет, шла вразнос.
Два месяца после подавления путча прошло. Они ушли на митинговщину, расправу с прежним руководством, и разборками по поводу того, кто и как боролся с путчистами в эти 3 дня. Поддержка, как и предательство, тогда определялась на глаз. Кто когда подъехал в Белый Дом, громко ли кричал: «С нами Ельцин и Кобец, значит им придет пи…ц» и т.д.
Помню один из наших коллег (не буду указывать фамилию) очень страдал, когда обсуждался вопрос об учреждении медали «За оборону Белого Дома». «Вам -то хорошо, - вздыхал он, - вы здесь были, а я в отпуске». Короче говоря, повторялась классическая схема, определенная известным высказыванием. «Награждение непричастных, наказание невиновных».
Я уже упоминал о невинно пострадавшем Ю.С. Макарове - и. о. Председателя облисполкома Нижегородской области. Но таких было сотни. Относительно недавно я повстречал бывшего Прокурора Курской области Ивана Соболева, которого назначили Прокурором за несколько месяцев до событий и находившегося в эти дни в отпуске на охоте. Тем не менее, его объявили отпетым ГКЧПистом и сняли, несмотря на все наши усилия этому помешать.
Зато защитников Белого Дома, которые даже не знали, где он в Москве находится, нашлись тысячи. По этому поводу очень неплохо с присущим ему юмором высказался тогда Юрий Никулин: «Такое ощущение, что с 19 по 21 августа 91 года около Белого Дома не было только меня».
В связи с недостаточно проявленным героизмом попал в опалу премьер министр Силаев Иван Степанович (19 августа, по воспоминаниям Ельцина, он отпросился у него домой к семье). После этого он был обречен и 26 сентября Верховный Совет оказал ему недоверие, хотя в июле 1991 года на 5-ом съезде, после выборов Ельцина Президентом, его вновь назначили премьер министром России.
Не было и Председателя Верховного Совета, так как летом Хасбулатова, как вы помните, так и не смогли выбрать.
Но дело было не только в персоналиях. Очень остро стоял вопрос о том, какие экономические реформы необходимо проводить.
Явлинский со своим 500 днями, в свое время, не поддержанный союзным Правительством, ушел в отставку, рыжковскую реформу заклеймили и похоронили вместе с центром. Что же нужно было делать теперь?
Все эти вопросы оставались без ответа.
Трудно поверить,
Не спорю я с вами,
Но в городе Хеломе
Не было бани.
От самых бедных
До самых богатых
Все мылись в корытах,
Тазах и ушатах,
Пока не дошла
До Хелома весть,
Что за морем
Бани турецкие есть,
Турецкие бани
Из чистого мрамора…
Хочешь помыться —
Езжай себе за море.
Трудно поверить,
Не спорю я с вами,
Но Береле видел
Своими глазами
Турецкие бани:
Их нарисовали
В каком-то старинном
Столичном журнале.
В огромном предбаннике
Люди толпились
С узлами. В парную
Они торопились.
А там были рельсы.
На рельсах — котeл.
И пар из трубы
Потихонечку шeл.
Однако какой-то приезжий
Что это не бани,
А просто вокзал.
Трудно поверить,
Но спорить не будем,
Взглянуть на картинку
Достаточно людям.
И как-то пришли
К мудрецам горожане:
— Пора нам поставить
Из чистого мрамора,
Чтобы не ездить
По пятницам за море.
Семь дней и ночей
Мудрецы рассуждали,
Смотрели картинку
В столичном журнале.
И вот что решил
Наш премудрый совет:
— Так как в местечке
Мрамора нет —
Нет и не будет,
Это проверено,—
Бани построить
Из чистого дерева.
Трудно поверить,
Не спорю я с вами,
Но хеломцы баню
Построили сами
(Искусные плотники
Были в местечке).
Турецкая баня
Стоит возле речки,
Стены сосновые,
Пол земляной!
Но что там за шум?
Что за крики в парной?
Друг другу мешая,
Из кранов и шаек,
В грязи по колено.
Трудно поверить,
Не спорю я с вами,
Но люди, вернувшись
Из хеломской бани —
От самых бедных
До самых богатых,—
Все мылись в корытах,
Тазах и ушатах.
Семь дней и ночей
Мудрецы рассуждали,
Смотрели картинку
В столичном журнале.
Надо же было
Что-то решить!
И старцы сказали:
Трудно поверить,
Не спорю я с вами,
Но плотник завeл
Разговор с мудрецами:
— Конечно, полы
Настелить нам несложно,
Но ежели доски
Строгать как положено,
Все будут скользить
И ещe на пороге
Переломают
Руки и ноги.
А ежели доски
Совсем не строгать,
Может несчастье
Случиться опять:
На досках растут,
Извиняюсь, не розы
И не сирень,
А сучки и занозы…—
Стали мудрейшие
Спорить опять:
— Нет, не надо строгать!
Трудно поверить,
Не спорю я с ва!
Но самый мудре
Сверкая очами,
Плотнику подал
Мудрейший совет,
Какого не слышали
Тысячу лет:
— Доски строгать
Ты строгай, не ленись!
Но только клади их
Строганным вниз.
Трудно поверить,
Но в бане турецкой
Моются люди
С тех пор по-турецки:
С железными шайками,
Как в облаках,
Сидят они… в валенках
И в башмаках.
Любимые тексты некого еврейского мудреца – одного из семерых мудрецов из маленького городка Хелом, повествующие о славных деяниях вышеназванных мудрых старцев. Старец сей хеломский любил картошечку с селедочкой и поцитировать своих мудрых френдов. Стихи Овсея Дриза, перевод с идиш Генриха Сапгира.
КАК В ХЕЛОМЕ ПОСТРОИЛИ ТУРЕЦКУЮ БАНЮ
Не спорю я с вами,
Но в городе Хеломе
От самых бедных
До самых богатых
Все мылись в корытах,
До Хелома весть,
Бани турецкие есть,
Из чистого мрамора.
Езжай себе за море.
Не спорю я с вами,
Но Береле видел
В каком-то старинном
В огромном предбаннике
С узлами. В парную
А там были рельсы.
На рельсах - котeл.
Однако какой-то приезжий
Что это не бани,
А просто вокзал.
Но спорить не будем,
Взглянуть на картинку
К мудрецам горожане:
- Пора нам поставить
Из чистого мрамора,
Чтобы не ездить
По пятницам за море.
Семь дней и ночей
В столичном журнале.
И вот что решил
Наш премудрый совет:
- Так как в местечке
Из чистого дерева.
Не спорю я с вами,
Но хеломцы баню
Были в местечке).
Стоит возле речки,
Но что там за шум?
Что за крики в парной?
Друг другу мешая,
Из кранов и шаек,
В грязи по колено.
Не спорю я с вами,
Но люди, вернувшись
Из хеломской бани -
От самых бедных
До самых богатых,-
Все мылись в корытах,
Семь дней и ночей
В столичном журнале.
И старцы сказали:
Не спорю я с вами,
Но плотник завeл
Разговор с мудрецами:
Настелить нам несложно,
Строгать как положено,
Все будут скользить
И ещe на пороге
Совсем не строгать,
На досках растут,
Извиняюсь, не розы
А сучки и занозы. -
- Нет, не надо строгать!
Не спорю я с вами!
Но самый мудрейший,
Какого не слышали
- Доски строгать
Ты строгай, не ленись!
Но только клади их
Строганным вниз.
Но в бане турецкой
С тех пор по-турецки:
С железными шайками,
Сидят они. в валенках
МОЖЕТ БЫТЬ, ДА, А МОЖЕТ БЫТЬ, НЕТ
Был ли Реб-Нухем
В чаще дремучей?
Был ли подобный
В Хeломе случай?
Что я скажу вам
А может быть, нет.
Но слышали все и клянeтся весь Хелом,
Что между селеньями Чeрным и Белым,
Не доходя Воробьиного брода,
В чаще дремучей возле болота,
Где летом котeнок едва не утоп,
Реб-Нухем увидел огромный сугроб.
А из него поднимается пар,
Как будто под снегом кипит самовар.
Что я скажу вам
А может быть, нет.
Но стало известно городу Хелому,
Что Нухем поведал об этом Реб-Шолому
(У Шолома, кстати, не ум, а брильянт).
Старый мудрец развернул фолиант,
Перелистал, почесал за ухом,
И объявил: - О премудрый Реб-Нухем,
Послушай, об этом неслыханном чуде
Нету ни слова, ни буквы в талмуде.
Но, слава богу, в местечке есть ребе,
Мудрейший из всех на земле и на небе.
У старого ребе звезда, а не разум,
А каждое слово сверкает алмазом.
Выслушав Нухема, ребе-мудрец
Долго молчал. И сказал наконец:
Это, конечно, великое чудо.
Но что это, всe же не видно отсюда.
Немедля мы в чащу отправимся сами,
Во всeм убедимся своими глазами.
В эту чащу дремучую?
Эту снежную кучу?
Что я скажу вам
А может быть, нет.
Но слышали все и клянeтся весь Хелом,
Что между селеньями Чeрным и Белым,
Не доходя Воробьиного брода,
В чаще дремучей возле болота,
Где летом котeнок едва не утоп,
Они увидали огромный сугроб:
Из чeрной дыры поднимается пар,
Как будто под снегом кипит самовар.
И ребе сказал: - Величайшее чудо!
Но что это, всe же не видно отсюда.
Полезу - увижу.-- И ребе полез
Вперeд головою под снежный навес.
А возле берлоги два мудреца
Стояли, за ноги держа мудреца.
Забрался ли ребе
Под снежный навес?
И был ли вообще
Возле Хелома лес?
Что я скажу вам
А может быть, нет.
Но слышали, слышали, слышали люди,
Что два мудреца, размышляя о чуде,
Там долго стояли. Измаялись оба.
А ребе не лезет назад из сугроба.
Когда ж его вытащили - увы! -
Он оказался без головы.
Реб-Нухем сказал: - Была голова.-
А мудрый Реб-Шолом подумал сперва,
Затем возразил: -- А по-моему, нет.
Нашего ребе я знаю сто лет.-
И так бы тянулся их спор без конца,
Но, к счастью, припомнили два мудреца:
У ребе - жена! И она такова,
Что вспомнит, была или нет голова.
Два старца направились в Хелом. И вскоре
Пришли и сказали разумнице Соре:
- Ты - мудрая женщина, знает округа.
Скажи нам, была ль голова у супруга? -
К лобику пальчик приставив сначала,
Мудрая женщина так отвечала:
- Когда он ел утром
Картошку с селeдкой,
Никак не припомню! -
Что я скажу вам
А может быть, нет.
МОРОЗ И МУДРЕЦЫ
Проезжал Мороз дорогой,
Затерявшейся в лесах.
Наплела ему сорока
Об известных мудрецах,
Будто нету их умнее,
Обыщи хоть целый свет.
И старик решил проверить,
Правда это или нет.
Он решил поехать сам
В Хелом - в гости к мудрецам.
Белогривой снежной тучей
Мчится Ветер напрямик.
Позади на санках кучер -
- Прочь с дороги, сосны, ели!
Расступись, толпа берeз!
Едет, едет, едет, едет
Сам великий Дед-Мороз!
Дед-Мороз на санках сам
Едет в гости к мудрецам!
А в местечке Хелом стужа
Уж забыли сколько дней.
Чем Мороз к местечку ближе,
Тем в местечке холодней.
И когда Мороз приехал,
Он увидел, говорят,
Что дома в платках и шалях,
Даже в валенках стоят.
На снегу пасутся козы
В тeплых вязаных чулках,
И, спасаясь от мороза,
Даже куры спят в чепцах.
Ведь Мороз приехал сам
В гости к местным мудрецам!
Выехал Мороз на площадь
И увидел мудрый дом:
Сотней древних книг и свитков
Он обложен был кругом.
Заглянул Мороз в окошко -
Видит: шесть косматых шуб
И седьмой большой бараний,
Трижды латанный тулуп.
Из овчин торчат наружу
Только кончики носов.
Да ведь это семь старейших
И мудрейших мудрецов!
Самый старший из старейших
Из тулупа держит речь:
Чтоб спастись от стужи, надо
Нам сложить большую печь! -
Мудрецы запели: - Печь.
Сложим печь - забота с плеч.
Но один, что всех моложе,
Ста пятидесяти лет,
Молвил: - Печь кладут из глины,
А в местечке глины нет.-
Мудрецы запели: - Нет.
Нет - и это не секрет.
Самый старший из старейших
Мудрецам сказал тогда:
- Если нет в местечке глины,
Печь мы сложим изо льда! -
Мудрецы запели: - Да,
Печь мы сложим изо льда!
Но один, что всех моложе,
Снова голос подаeт:
- Если мы еe затопим,
То растаять может лeд.-
Мудрецы запели: - Вот,
Ведь растаять может лeд!
И тогда сказал старейший
- Печь из сливочного масла
Можно сделать, наконец! -
Мудрецы запели: - Да,
Печка будет хоть куда!
Но один, что всех моложе,
Снова голос подаeт:
- Да ведь сливочное масло
Так же тает, как и лeд.-
Мудрецы запели: - Вот,
Так же тает, как и лeд.
Самый старший из старейших
Рассердился: - Что за вздор?!
- Вздор. - ему тихонько вторил
Мудрецов озябший хор.
А мудрейший из мудрейших
Продолжал: - Мой добрый друг,
Лучше пусть растает масло,
Чем замeрзнут все вокруг.-
Мудрецы решили: - Ясно,
Масло не к чему беречь.
Пусть из сливочного масла
Поскорее сложат печь.
И Мороз тогда подумал:
"Я объездил целый свет,
Но мудрее, чем в местечке
Мудрецов на свете нет".
И это не секрет!
Comments
Мне очень понравилось!
Сколько юмора и иронии,так мило и смешно!
А у мудрецов все решения такие "мудрые"?
Да, все они ужасно "мудрые"! Надо будет выложить еще! Я на этих сказках выросла, но не могу найти в интернете свой любимый стишок про выборы Хеломского короля! Там мудрецы долго решали, кому быть королем, все были заняты делами. Выбрали городского дурачка Нухима, все равно он без толку бродит. Ну бродит и бродит. Опять же непорядок - нет никакого уважения к королю. Надо сделать ему золотые башмаки. Бродит в золотых башмаках, залез в грязь, стало не видно, что башмаки-то золотые! А в Хеломе - кругом одна грязь! Для защиты от грязи ему выдали калоши. Бродит. Сквозь галоши опять же не видно золотых символов королевской власти. Мудрецы решили продрать ему в калошах дырки. Продрали. Бродит. В дырки попадает грязь - и опять не видно золота. Решили дырки заткнуть соломой. Вот таков был Хеломский король.
"Так он и гулял -
В башмаках золотых
И рваных калошах,
Заткнутых соломой".
В одном еврейском местечке строили баню. И, представьте себе, почти построили; оставалось только пол настелить. Но тут возникли разногласия. Самые умные считали, что доски для пола нужно строгать, иначе можно занозить ногу. Другие, тоже самые умные, считали, что доски строгать нельзя, а то можно поскользнуться. Умные с умными договориться не могут. Разногласия переросли в конфликт, и в попытке разрешить спор евреи, как полагается, обратились к раввину. Что сделал раввин, чтобы не обижать ни ту, ни другую сторону?
Как полагается раввину, он принял Соломоново решение:
— Доски строгать, но класть строганой стороной вниз.
Этот старый анекдот почему-то всплыл у меня в памяти, и я во время обеденного перерыва рассказал его своему сотруднику и другу, глупому Зунику Ойвейбергу. Зуник, хоть и глупый, но по должности старше меня. Он ценный специалист.
Признаюсь без ложной скромности: рассказывать анекдоты я умею. Ради чего рассказывается анекдот? Ради последней, заключительной фразы. По-английски она называется punch line, ударная строка. Эту строку надо уметь подать. И вот, перед последней фразой я делаю небольшую паузу, как бы испытывая терпение слушателя, и выдаю:
— Доски строгать, но класть строганой стороной вниз.
И замираю. И победно гляжу на Зуника, ожидая взрыва хохота. Но Ойвейберг не смеётся. Он тоже делает паузу, а потом говорит:
— Слушай, а зачем строгать доски, если строганая сторона пойдёт вниз?
Сначала я растерялся. Но потом сообразил, что Зуник не понял анекдота, и пересказал его заново, с ещё большей экспрессией. И как евреи строили баню. И как они не могли решить спор. И как пошли к раввину. И как раввин придумал такой хитрый ответ, чтобы угодить обеим сторонам. И тут я опять выдаю:
— Доски строгать, но класть строганой стороной вниз. Ну, как?
Зуник по-прежнему не смеётся. Он морщится и говорит с некоторым раздражением.
— Это я уже слышал. Можешь не повторять. Я всё равно не понимаю, зачем надо строгать доски, если гладкая сторона пойдёт вниз. Может, ты что-то перепутал?
— Чего тут путать. Это же анекдот. Чтоб смешно было.
— Не вижу ничего смешного, — говорит глупый Зуник. — Какая разница, доска строганая или нет, если всё равно строганая сторона будет внизу? Чушь какая-то. Раввин что, дурак?
— Может быть. То есть, нет, конечно, не дурак. Впрочем, я не знаю. Не в этом дело. Хочешь, расскажу другой анекдот?
— Подожди, — говорит Зуник. — Из твоего анекдота явно получается, что раввин — дурак. Ты что, хочешь сказать, что все евреи дураки?
— Ну что ты, Зуник, — говорю я как можно миролюбивее. — Я сам еврей. Давай, я тебе расскажу другой анекдот.
— Не надо, — говорит Зуник. — Пора на рабочее место.
Он надевает пиджак и говорит глухо, не глядя в мою сторону:
— Я от тебя этого не ожидал.
На следующий день меня вызывает начальник отдела.
— Заходи, — говорит. — Закрой дверь. Садись, не бойся. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты для меня — прямо как брат. Или ещё хуже — как сын.
Закончив радостную увертюру, начальник погрустнел и говорит:
— Мне поступил сигнал.
— Тревожный. Что ты проявляешь антисемитизм.
— Понятно, — говорю я. — Сигнальщик ваш дурак. Шуток не понимает. Я ему старый еврейский анекдот рассказал. Хотите вам расскажу?
— Ни в коем случае! — пугается начальник. Ты знаешь, к чему это может привести? Сегодня ты рассказываешь еврейский анекдот, а завтра, не приведи Господь, расскажешь арабский. А это знаешь, как называется? Исламофобия. Это тебе не какой-нибудь невинный антисемитизм. За это знаешь, что бывает?
— Не знаю, но догадываюсь.
— Значит, про евреев можно?
— А про арабов нельзя?
— Упаси, Боже! Они мусульмане.
— Ну хорошо. А про негров?
У начальника от страха округляются глаза.
— Ты с ума сошёл! — шипит он свистящим шепотом.
Он с грохотом вскакивает из-за стола и бросается к двери кабинета. Я испугался, подумал, что у него приступ расстройства желудка, но, к счастью, пронесло. То есть, наоборот. Это я в переносном смысле. Я хочу сказать — обошлось. Начальник выглядывает за дверь и, убедившись, что нас никто не подслушивает, возвращается на место. Я говорю:
— С ума сошёл, потому что про негров можно, или потому что нельзя?
— Замолчи! — кричит начальник. — Не смей произносить это слово!
— То самое! На букву «эн». Не смей его даже думать!
— А что тут такого? — искренне удивляюсь я. — Так называют чёрных…
— Прекрати немедленно! — кричит начальник, багровея. — Это слово тоже нельзя произносить!
— Сам должен знать! Надо говорить Африкан Американ. Можно просто: афроамериканец. Или афроамериканка.
— Понятно. И тогда про них можно рассказывать анекдоты?
— Ни в коем случае! Это расизм!
— А про латиноамериканцев можно?
— Упаси, Боже! Это расизм!
— А про китайцев? Или вообще про всех этих… ориенталс?
— Это слово тоже нельзя произносить. Надо говорить «азиаты».
— Ну, хорошо. Про них можно рассказывать анекдоты?
— Про них точно не знаю, — со вздохом говорит начальник, немного успокоившись. — Наверно, можно. Смотря, какой анекдот.
— Ну вот, например, такой. По реке Хуанхэ плывут в джонке два китайца. Один другому говорит: послушай, Хаим…
— Ха-ха, — говорит начальник. — Это смешно. А тот что?
— А тот отвечает: я не Хаим, я Хозе…
У моего начальника снова начинают раздуваться ноздри, и лицо наливается цветом спелой малины.
— Ты что, скотина, издеваешься надо мной?! — хрипит он. — Пошёл вон!
Я покорно поднимаюсь и выхожу из кабинета. Я не обижаюсь на своего начальника. Даже наоборот, я ему благодарен за повышение моей эрудиции. Конечно, по-английски я говорю плохо, а пишу ещё хуже, но зато теперь мой политкорректный язык обогатился чрезвычайно.
В понедельник у нас, как обычно, производственное совещание. Мне предлагается доложить о состоянии текущего проекта. Я набираю в лёгкие побольше воздуха и радостно сообщаю:
— Проект продвигается успешно благодаря беззаветному труду нашей дивёрситированной группы, в которую входят один афроамериканец, один латиноамериканец, один азиатец, один мусульманец и три белых…
Тут я запинаюсь и выжидательно смотрю на начальника.
— Супремасиста, — подсказывает он.
— И три белых супремасиста, — соглашаюсь я.
— Привилегированных, — дополняет начальник.
— Привилегированных, — повторяю я.
— Правильно, молодец, — одобряет начальник. — Как у вас со сроками?
Я не успеваю ответить, как в разговор неожиданно влезает Зуник.
— Со сроками плохо, — говорит он, не поддерживая моего политически корректного энтузиазма. — Нам не хватает людей чтобы закончить проект в срок.
Начальник вопросительно смотрит на меня. Я молчу. Зуник дурак, но ему виднее. Он старше меня по должности. Начальник говорит:
— Хорошо, я переведу к вам в группу Джонсона.
— Это кто? — говорит Зуник. — Этот толстый негр из третьего отдела? Мне он не нужен. Он же тупой, как полено. Там у них есть другой негр, не помню фамилии. Такой щуплый. Этого я могу взять.
Начальник наш бледнеет и на несколько минут теряет дар речи.
— Вы не должны так говорить, — наконец, выдавливает он. — Вы не должны произносить это слово.
— Какое слово? — В голосе глупого Зуника нет ни малейшего оттенка политической зрелости. — Негра, что ли? А как его называть, если он чёрный?
— Я вам, кажется, объяснил, — говорит начальник, и я вижу, что его состояние приближается к обмороку. — Мы не можем допустить проявлений расизма в нашей компании!
— Я понимаю, — говорит Зуник. — Пожалуйста, не волнуйтесь. Если тощего негра нельзя, тогда дайте мне этого… там у них есть один, то ли китаец, то ли малаец, в общем какой-то ориенталец. Он меня тоже устроит.
— Совещание закончено, — говорит начальник, взглядом уничтожая Зуника. — Зайдите ко мне, Ойвейберг.
Во вторник я узнаю неожиданную новость, которую следовало ожидать: Зуник уволен по собственному желанию. В конце рабочего дня меня вызывает начальник. Он выглядит хмуро и говорит сухо:
— С сегодняшнего дня ты будешь временно исполняющим обязанности руководителя группы. Насчёт зарплаты не беспокойся. Прибавки не будет…
— Это почему же временно исполняющим? — обижаюсь я — Я, может, хочу исполнять постоянно. А если при этом зарплата изменится в сторону повышения, то это меня совершенно не пугает.
— Не заслужил ещё, — мрачно говорит начальник. — Кстати, откуда у тебя акцент? Ты что, из Боснии?
— Не годится, — вздыхает начальник. — Русские не считаются.
— Зато я прямой наследник Пушкина. Знаете, кто это?
— Конечно, знаю. Какая-то русская знаменитость. То ли танцор, то ли хоккеист.
— Пушкин — великий русский поэт, — разъясню я с чувством культурного превосходства. — И я его прямой пра-пра-пра-племянник.
— Это хорошо, — одобряет начальник. — Ты, главное, смотри, с проектом не подведи. У тебя сроки. Можешь идти.
— Между прочим, Пушкин был негр, — говорю я.
— Что? — Начальник настораживается. — Ты хочешь сказать, что он был афроамериканец?
— Ну да. Ещё какой!
— Значит ты тоже немного… того… как бы афроамериканец?
— Конечно. Типичный афроамериканец.
— Скажите на милость! — удивляется начальник. — А по виду не скажешь.
— Да, внешность вообще обманчива, — огорчаюсь я. — Меня вот всю жизнь почему-то за еврея принимают.
— Не расстраивайся, — утешает начальник. — Главное — как ты сам про себя чувствуешь. Я тут подумал… Проект у тебя важный, ответственный. Будешь постоянно исполняющим руководителем группы. Нам нужны умные специалисты, как ты. Ну, и зарплату тебе, конечно, повысим, не беспокойся. Можешь идти.
Я выхожу из кабинета начальника и с энтузиазмом приступаю к исполнению своих новых обязанностей. И меня одолевает гордость от своей значительности. Всё-таки хорошо быть умным. Мне жалко бедного глупого Зуника. Он так и не понял, почему доски надо класть строганой стороной вниз.
Я с младенчества усвоил либеральные принципы: все народы, все культуры заслуживают равного уважения, но в случае конфликта нужно быть на стороне слабого, на стороне Давида против Голиафа. И лишь в последние годы во мне вызрело страшное подозрение, что все национальные культуры стремятся не к равенству, а к первенству и что нетерпимость в мир несут не сильные, а слабые, Давиды, ищущие реванша за свое реальное или воображаемое унижение. Но это мало замечается, поскольку у них недостает сил натворить особенно много ужасов. Главные ужасы начинаются тогда, когда слабыми, обиженными начинают ощущать себя сильные. А значит, в том, чтобы не обижали сильных, более всего заинтересованы слабые, ибо все обиды сильные выместят прежде всего на них. И наоборот: будучи спокойны за свое доминирование, сильные будут не только заинтересованы в сохранении мира, но и сумеют его обеспечить – от чего в первую очередь выиграют опять-таки слабые. Они сохранят жизнь, имущество, но национальное достоинство им придется обретать не на силовом пути.
Заботиться прежде всего о достоинстве Голиафов – это ужасно нелиберально, но сегодня я искренне не понимаю, каким образом либеральная модель предполагает усмирить всегдашнюю готовность народов от насмешек и брюзжания по поводу друг друга перейти к насилию друг над другом? Монополия на применение насилия – необходимое условие мира между индивидами, с этим согласны все. Но когда речь заходит о существах многократно более амбициозных и безответственных, о нациях, либеральная мысль, с одной стороны, полагает, что все культуры заслуживают сохранения и поддержки, но, с другой стороны, предвидит главные будущие конфликты как конфликты этих же самых культур. Но тогда, поддерживая все культуры разом, мы тем самым подпитываем и будущие войны?
Если же имперская элита окажется неспособной укротить кнутом или пряником неизбежные амбиции отдельных народов, она открывает путь конфликтам всех со всеми: или все ненавидят центральную власть и воображают, что без нее жили бы в мире и дружбе, или все грызутся друг с другом и мечтают о центральной власти, у которой они могли бы найти управу на наглость соседей.
Коммунистическая власть тоже довольно скоро поняла, что равенство индивидов – вещь более или менее возможная, но равенство культур – опасная утопия, возможна и необходима лишь декорация этого равенства. И после десятилетий страшного террора национальное замирение удавалось поддерживать столь малой кровью, что наивным людям этот вынужденный худой мир до сих пор представляется дружбой народов. Однако в советской империи простор открывался только личным, но не национальным амбициям, а потому все брюзжали, но оставались живы.
Нечто подобное можно было бы осуществить и в мировом масштабе, если бы Голиафы не взращивали друг против друга пламенных Давидов, увеличивая число игроков на международной арене, что уже само по себе затрудняет возможность разделения сфер контроля, и, что еще хуже, увеличивая его за счет пассионариев, готовых ставить на карту даже собственную жизнь, не говоря уже о прочей человеческой плотве.
Рано или поздно кто-то из сбросивших ярмо Давидов наконец сумеет-таки ввергнуть человечество в мировую войну, если, к счастью, немногочисленные и относительно рациональные Голиафы не осознают, что главную опасность для каждого из них представляют не другие Голиафы, которым есть много что терять, а бесчисленные Давиды, которым терять, как им кажется, почти нечего. Если каждый Голиаф станет держать в узде своих героев и не подзуживать чужих, мир получит шанс на новую передышку. На собак волка в помощь не зови, кажется, так выражался Солженицын? Использовать в собственных целях национальный реваншизм так же трудно, как извлечь выгоду из атомной войны, – национальные пассионарии могут работать только на себя.
Но если отказ от использования ядерного оружия как-то можно зафиксировать в международных договорах, то отказ от использования энергии национального реваншизма может хотя бы отчасти контролироваться лишь мировым общественным мнением, которое в значительной степени либерально. И вот для него-то, вопреки либеральному же принципу «Закон один для всех», считается справедливым поддерживать национализм слабых наций и осуждать национализм сильных, закрывать глаза, когда слабые нации нарушают права человека в борьбе против сильных, и немедленно открывать их, когда ровно то же самое делают сильные, – и этим поддерживать скрытую и явную борьбу всех против всех до бесконечности.
«Сильные должны удерживать слабых от разнузданности, а потому они должны становиться все сильнее», «Сильные не должны раздражать слабых своей силой, а потому они должны становиться все слабее» – каждая из этих парадигм имеет свои плюсы и свои минусы, но их совместное применение, как это делается сейчас, объединяет только минусы. Строгать доски в новой бане или не строгать, спорили евреи в одном местечке: если не строгать, будут занозы, если строгать, будет скользко… И раввин принял компромиссное решение: доски строгать, но класть строганным вниз.
Похоже, современная цивилизация и есть тот самый раввин.
Тираны и любимцы
Муаммар Каддафи – типичный диктатор той эпохи, когда главным двигателем истории сделались унижения не экономические, а культурные. Куда более непримиримые, ибо культура – не развлечения и обряды пополам с нарядами и блюдами, но психологическая защита от экзистенциального ужаса, чувства кратковременности и бессилия человека перед космосом. Социальные унижения ранят нас так глубоко именно потому, что униженность в миру открывает нам глаза на униженность в мироздании. Поэтому за унижение своей культуры, своих возвышающих обманов люди готовы мстить торжествующим конкурентам гораздо более жестоко, чем за ущерб материальный.
Сегодня миллионные массы во многих странах мусульманского Востока лишились экзистенциальной защиты, а значит, обрели острую нужду в вождях, которые хотя бы символически мстили их обидчику Западу, вольно или невольно разрушившему культурную крышу, защищавшую людей от созерцания безжалостного космоса. Поэтому надеяться, что в «обиженных» государствах смогут усидеть прозападные лидеры, означает не понимать, что для народов гордость важнее алчности, что для них унижение есть сама смерть, ибо у людей исчезают причины хоть чем-то жертвовать своему народу, если он не способен наделить их чувством причастности чему-то прекрасному и бессмертному.
Народные вожди в обиженных странах не удержатся наверху, если не будут играть роль народных мстителей, каким бы путем они ни пришли к власти – путем выборов, как, скажем, Ахмадинежад, или путем военного переворота, как, например, Каддафи. Запад может выбирать лишь из двух типов антизападного лидера – условно говоря, тирана, попирающего демократию, и любимца народа, на демократию опирающегося. Оттого-то среди западных политиков так и не возникло единства, на чью сторону встать в войне Каддафи с его противниками. С одной стороны, препятствовать власти подавлять мятеж есть нарушение суверенитета, с другой – применение авиации и тяжелого вооружения есть чрезмерное применение силы, с третьей стороны…
Но если руководствоваться не принципами, а интересами, то, на мой взгляд, тиран для Запада предпочтительнее, чем любимец, ибо внутренние враги, которых плодит всякая тирания, отнимают у вождя силы и возможности обратиться вместо второстепенных врагов социальных к врагам главным – экзистенциальным, от врагов в миру к врагам в мироздании. Все, что Запад может получить в результате соблюдения демократических процедур, – сменить врага, у которого связаны руки, на врага, у которого руки свободны. Авантюрист светского толка лучше религиозного фанатика, который рано или поздно завершит череду авантюристов и марионеток, ибо именно фанатики служат не тактическим, но стратегическим целям обиженных народов – формированию экзистенциальной защиты.
Идеальный для Запада правитель враждебного Востока – тиран, сидящий на вулкане народного гнева, достаточно сильный, чтобы не дать вулкану свергнуть себя самого, но недостаточно могущественный, чтобы осуществить направленное извержение в сторону стратегического врага. Этот статус кво Западу и следовало бы поддерживать, не надеясь (что уже его не раз подводило) использовать вулкан в своих интересах: ни один народ подкупить невозможно, ибо ничего равноценного иллюзорному бессмертию или хотя бы какой-то причастности к оному человеческая фантазия не изобрела и не изобретет. И сколько бы Запад ни мочил «плохих» мусульман, защищая «хороших», он лишь готовит их будущее объединение против себя.
Интересы же России не совпадают полностью ни с Востоком, ни с Западом. Тактические интересы подталкивают нас к союзу с Западом, но, поскольку не мы являемся главной мишенью «униженных и оскорбленных», очень уж усердствовать в этом направлении тоже не стоит, чтобы не нажить в чужом пиру похмелья, а в чужой драке синяков. Экзистенциальных же союзников у нас нет и вовсе, ибо ни с одной корпорацией культур нас не объединяет совместное чувство избранности.
Читайте также: