Шлик о фундаменте познания

Обновлено: 28.03.2024

  • Описание
  • Алфавитный указатель
  • Арабская философия
  • Индийская философия
  • Китайская философия
  • Русская философия
  • Этика
  • Авторы
  • Приложения

ШЛИК (Schlick) Мориц (14 апреля 1882, Берлин – 22 июня 1936, Вена) – австрийский философ, один из лидеров логического эмпиризма, основатель Венского кружка (1924). Изучал естественные науки и математику в университетах Гейдельберга, Лозанны и Берлина, психологию в Цюрихском университете. Защитил докторскую диссертацию по физике (Берлинский университет) под руководством М.Планка. Профессор Кильского университета (1921), Венского университета (1922), где стал преемником Э.Маха, возглавив кафедру истории и теории индуктивных наук. С 1926 был связан с Л.Витгенштейном, который оказал на него существенное влияние. Был приглашен в качестве лектора в Стэнфордский университет и университет г. Беркли (США). Трагическая гибель Шпика от рук убийцы-фанатика положила конец официальному существованию Венского кружка.

Лейтмотив философских взглядов Шлика – безусловный ценностный приоритет эмпирического знания, идея необходимости эмпирического обоснования науки. Задача философии состоит в анализе смысла суждений, образующих системы знаний, в частности в исследовании тех способов, какими в научном познании осуществляется связь между понятиями и фактами. Научные теории – логические системы, позволяющие систематизировать факты и выводить их в качестве следствий из принимаемых посылок (аксиом, постулатов). Теоретические выводы без эмпирической интерпретации представляют собой совокупности аналитических суждений и потому тавтологичны (не несут никакой информации); эмпирический смысл сообщается им лишь в том случае, если они в принципе могут быть проверены опытом (верифицированы). Шлик полагал пределом верификации ее логическую возможность (напр., проверка высказывания «На Марсе есть жизнь» логически возможна, тогда как проверка высказывания «Существует круглый квадрат» невозможна, так как оно логически противоречиво). Такое отождествление эмпирической осмысленности и принципиальной верифицируемости ослабляло критику метафизических (непроверяемых) суждений (как научно неосмысленных), поскольку критерии «логической возможности» опытных проверок не были четко определены. Напр., согласно Шлику, нет логического противоречия в том, чтобы считать опытной проверкой суждения о существовании сверхприродных существ «мистическое видение», в котором такие существа «являются» субъекту. Законы науки (универсальные суждения) также не могут быть в полной мере верифицированы; поэтому они трактуются как гипотезы, претендующие на определенную вероятность, как «правила» образования единичных суждений, допускающих верификацию. Однако такое понимание законов ставило под сомнение их осмысленность как научных высказываний. Процедуру верификации Шлик трактовал феноменалистически, т.е. как формулировку предложений, фиксирующих чувственные переживания субъекта в непосредственном опыте. Вместе с тем Шлик пытался сохранить позицию реализма по отношению к теоретическим (ненаблюдаемым) объектам: микрочастицам, полям, зарядам и т.д., утверждая, что суждения, в которых фигурируют такие термины, подразумевают правила их применения к действительности, а сами эти объекты существуют реально и не являются лишь «фикциями». Однако реалистическая установка не была внутренне согласована с верификационизмом и феноменализмом в рамках гносеологических воззрений Шлика. Любой объект познания (как наблюдаемый, так и ненаблюдаемый) конструируется познающим субъектом, поэтому существование объектов «самих-по-себе» (аналог кантовской «вещи-в-себе») является метафизической псевдопроблемой. И именно в отказе от псевдопроблем, вызывающих бесконечные и бесплодные споры, заключен позитивный «поворот в философии», к которому призывал Шлик.

Принципы эмпирического обоснования были распространены Шликом на философию естествознания (где им были сформулированы проблемы научной осмысленности пространственно-временных суждений в физике) и на сферу этики, где его больше всего интересовала проблема свободного, т.е. не вынужденного определенными законами, поведения. Модус поведения не выводится как логическое следствие из «законов природы», а вызывается свободной волей (желанием или нежеланием поступать так-то и так-то); поэтому лишь свободный поступок может быть оценен как нравственный или безнравственный. Наиболее очевидным свидетельством того, что свободное поведение вообще возможно, является игра и чувство радости, вызываемое ею.

1. Raum und Zeit in der modernen Physik. В., 1917;

2. Allgemeine Erkenntnislehre. В., 1918;

4. Fragen der Ethik. W., 1930;

5. Les Énoncés scientifiques et la réalité du monde extérieure. P., 1934;

6. Sur le fondement de la connaissance. P., 1935;

7. Gesammelte Aufsätze. W., 1938;

8. Gesetz, Kausalität und Wahrscheinlichkeit. W., 1948;

9. Grundzüge der Naturphilosophie. W., 1948;

10. Natur und Kultur. W., 1952;

11. Philosophical Papers, v. 1–2. Dordrecht etc., 1979;

12. Die Probleme der Philosophie in ihrem Zusammenhang. Hamb., 1986;

13. Поворот в философии. – В кн.: Аналитическая философия. Избранные тексты. М., 1993, с. 28–33;

В свете этих предварительных критических замечаний становится ясно, где следует искать решения этих трудностей: мы должны идти дорогой Картезия—до тех пор, пока она хороша и проходима, но постараться затем избежать ловушки и тому подобной чепухи. Мы достигнет этого, прояснив для себя самих ту роль, ;которую в реальности играют предложения, выражающие “непосредственно наблюдаемое”.

Что в действительности скрывается за словами об их “абсолютной достоверности?” И в каком смысле можно считать их последним основанием всего познания?

Разберем сначала второй вопрос. Вообразим, что я сразу же фиксирую каждое наблюдение—и в принципе неважно, делается это на бумаге или в памяти,—и затем начинаю с этого пункта построение науки. В таком случае я бы имел дело с подлинными “протокольными предложениями”, которые стоят по времени в начале познания. Из них постепенно возникали бы остальные предложения науки—посредством процесса, называемого “индукцией”, который состоит ни в чем ином, как в том, что протокольные предложения стимулируют или индуцируют выдвижение пробных обобщений (гипотез), из которых логически следуют эти первые предложения, а также бесконечное число других. Если же эти другие предложения выражают то же самое, что и более поздние предложения наблюдения, полученные при вполне определенных условиях, которые заранее точно оговорены, то гипотезы считаются подтвержденными — если не появляется никаких предложений наблюдения, которые противоречат предложениям,-извлеченным из гипотез, и, таким образом, самим гипотезам. Если этого не происходит, мы полагаем, что натолкнулись на закон природы. Индукция, таким образом, есть не что иное, как методически проводимое угадывание—психологический, биологический процесс, течение которого не имеет, конечно же, ничего общего с “логикой”.

Такова схема актуальной научной процедуры. Очевидно, какую роль играют в ней предложения о “непосредственно воспринятом”. Они не тождественны тем, которые записываются или запоминаются,—тем, которые называются “протокольными предложениями”,—но они являются поводом для их образования. Протокольные предложения в книге или в памяти, как мы давным-давно признали, можно сравнить с гипотезами. Ибо когда мы имеем перед собой такого рода предложение, мы можем лишь допускать, что оно истинно, что оно согласуется с предложениями наблюдения, которые его порождают. (По сути дела оно может и не вызываться предложениями наблюдения, а извлекаться из той или иной игры.) То, что я называю предложением наблюдения, не может быть тождественно настоящему протокольному предложению, хотя бы уже по той причине, что его вообще нельзя записать. Этот момент мы сейчас и обсудим.

Итак, в схеме построения знания, которую я обрисовал, роль предложений наблюдения заключается прежде всего в том, что они стоят по времени в начале всего процесса, стимулируя его и подвигая. Насколько их содержание переходит в знание, остается в принципе поначалу неопределенным. Таким образом, вполне можно увидеть в предложениях наблюдения главный источник всего познания. Но следует ли описывать их как базис, как последнее достоверное основание? Вряд ли это так, ибо данный “источник” находится в очень сомнительном отношении к зданию науки. Но в дополнение к этому мы понимаем, что имеем дело со схематическим упрощением реального процесса. В реальности то, что выражается в протоколах, находится в менее тесной связи с наблюдаемым и в целом не следует предполагать, что между наблюдением и “протоколом” могут незаметно встать какие-то чистые предложения наблюдения.

Но утверждениям о непосредственно воспринятом принадлежит и вторая функция—“констатации”, как мы можем их назвать, а точнее, подкрепления гипотез, их верификации.

Наука делает предсказания, которые “опыт” проверяет. Ее существенной функцией является предсказание. Она говорит, к примеру: “Если в такое-то и такое-то время вы посмотрите в телескоп, направленный туда-то и туда-то, вы увидите, что световая точка (звезда) пересеклась с черной риской (перекрестием)”. Допустим, что, выполняя эти инструкции, мы действительно сталкиваемся с предсказанным опытом. Это означает, что мы получаем предвиденную констатацию, мы высказываем ожидаемое суждение наблюдения, мы получаем тем самым ощущение свершения, особого удовлетворения. Вполне можно сказать, что предложения констатации, или наблюдения, осуществили свою истинную миссию, как только мы получили это особого рода удовлетворение.

А оно приходит в тот самый момент, когда имеет место констатация, когда делается утверждение наблюдения. Это чрезвычайно важно. Ибо тогда функция утверждений о непосредственно воспринятом сама принадлежит непосредственно настоящему. На деле мы видели, что у них нет, так сказать, длительности, что в тот самый момент, когда они уходят, в нашем распоряжении остаются надписи, следы в памяти, которые могут играть лишь роль гипотез и потому лишены последней достоверности. Нельзя построить никакой логически приемлемой структуры на констатациях, ибо они ускользают в тот самый момент, когда мы начинаем строить. Если они находятся в начале процесса познания, то логически бесполезны. Другое дело, если они находятся в конце; они приводят верификацию (или также фальсификацию) к завершению, и в самый момент их появления они уже выполнили свое назначение. Логически от них ничего более не зависит, из них не делается никаких заключений. Они абсолютно окончательны.

Разумеется, психологически и биологически сразу вслед за удовлетворением, которое они создают, возникает новый процесс познания: гипотезы, верификация (которых заканчивается этим удовлетворением, считаются защищенными, ищутся формулировки более общих гипотез, выдвижение догадок и поиск универсальных законов продолжаются. Предложения наблюдения образуют начало и стимул для тех событий, которые следуют за ними во времени, в указанном выше смысле,

Мне думается, что эти соображения бросают новый и ясный свет на проблему “последнего базиса познания, и мы видим, каким образом происходит строительство системы познания и какова роль “констатаций” в этом процессе.

Познание прежде всего служит жизненным нуждам. Чтобы сориентироваться в окружении и приспособить свои действия к событиям, человек должен в какой-то степени уметь предвидеть события. Для этого он использует универсальные предложения и может использовать их только в том случае, если то, что предсказывается, случается на самом деле. Эта характеристика познания применима и к науке: единственное отличие состоит в том, что наука не служит более задачам жизни и научное знание не ищется с целью его практического использования. Когда предсказание подтверждено, цель науки достигнута: радость познания есть радость верификации, ощущение триумфа, если догадка оказывается верной. И именно эту радость доставляют нам утверждения наблюдения. В них наука как будто достигает своей цели: ради них она и существует. Вопрос, скрытый за проблемой абсолютно достоверного базиса познания, есть, видимо, вопрос о правомерности этого чувства удовлетворения, которое наполняет нас при верификации. Сбылись ли наши предсказания? В каждом конкретном случае верификации или фальсификации “констатация” недвусмысленно отвечает “да” или “нет”, наполняя нас радостью свершения или же разочарованием. Констатации являются окончательными.

“Законченность”—очень подходящее слово для обозначения функции предложений наблюдения. Они суть абсолютно конечные. В них на данном этапе выполняется задача познания. Новая задача начинается вместе с удовольствием, которое является кульминацией, с гипотезами, которые остаются позади, однако это их не касается. Наука не покоится на этих предложениях, но ведет к ним, и они говорят о том, что наука делала это правильно. В реальности они—абсолютные фиксированные точки; радость приносит то, что мы можем достигать их, даже если не можем на них опираться.

В чем состоит эта фиксированность? Мы возвращаемся тем самым к отложенному вопросу: в каком смысле можно говорить о предложениях наблюдения как об “абсолютно достоверных”?

Сначала окажу о совершенно другом типе предложений, а именно об аналитических предложениях: это прольет какой-то свет на поставленный вопрос. Затем я сопоставлю их с “констатациями”. В случае аналитических предложений хорошо известно, что вопрос об их правильности не составляет проблемы. Они таковы a priori: нельзя, не следует и пытаться искать опытных данных для доказательства их правильности, ибо они ничего не говорят об объектах опыта. Поэтому они обладают лишь “формальной истинностью”, т. е. “истинны” не потому, что правильно выражают какой-то факт, а потому, что правильно построены, т.е. согласуются с нашими произвольно установленными определениями.

Однако некоторые философы считали себя обязанными спрашивать: “Да, но как быть в индивидуальном случае, согласуется ли некоторое предложение с определением или нет, является ли оно на самом деле аналитическим и может ли поэтому претендовать на бесспорность? Не должен ли я в таком случае помнить эти определения, помнить смысл всех слов, которые используются, когда я говорю, слышу, читаю предложения? Могу ли я быть уверен, что моих психологических сил достаточно для этого? Не получится ли так, например, что в конце предложения я позабуду начало или неправильно его запомню? Не должен ли я согласиться, что в силу психологических причин я никогда не могу быть уверен также и в истинности аналитического суждения?”

На это имеется следующий ответ: возможность того, что психический механизм подведет, всегда имеется, но выводы, которые из этого следуют, не описываются адекватно теми скептическими вопросами, которые были перечислены только что.

Возможно, что из-за слабой памяти и тысячи других причин тмы не понимаем “предложения или понимаем его неверно (т.е. не понимаем его смысловой направленности)—но что это озаначает? Так, если я не понял предложения, то оно является для меня не предложением, но лишь рядом слов, звуков или письменных знаков. В этом случае проблемы нет, ибо только о предложении, а не о бессвязном ряде слов, можно спрашивать, является ли оно аналитическим или синтетическим. Однако если я неверно интепретировал ряд слов, но все же интепретиро-вал его как предложение, то я тогда знаю именно об этом предложении, является ли оно аналитическим или синтетическим и, следовательно, правильным a priori или же в силу других причин. Нельзя думать, что я мог бы постичь предложение как таковое и вое же сомневаться в его аналитичности. Ибо если оно аналитическое, я понял его только тогда, когда понял его как аналитическое. “Понять” не означает ничего иного, как прояснить правила, по которым употребляются слова; но именно эти правила употребления и делают предложения аналитическими. Если я не знаю, образует комплекс из слов аналитическое суждение или нет, это просто означает, что в данный момент я не знаю правил употребления; что, следовательно, я просто не понял предложения. Таким образом, дело в том, что или я совсем ничего не понял, и тогда сказать больше нечего, или я знаю, является ли то предложение, которое я понимаю, синтетическим или аналитическим (что, разумеется, не предполагает, что эти слова витают передо мной, даже что я знаком с ними). В случае аналитического предложения я сразу знаю, что оно правильно, что оно обладает формальной истинностью.

Выраженное выше сомнение в правильности аналитических предложений было, следовательно, неоправданным. Я, конечно, могу сомневаться, правильно ли я уловил смысл какого-то комплекса знаков и даже могу ли я вообще понять смысл какой-либо последовательности слов. Но я не могу задавать вопроса о том, могу ли я удостоверить правильность аналитического предложения. Ибо понять его смысл и установить его априорную правильность для аналитического предложения—один и тот же процесс. В противоположность этому синтетическое предложение характеризуется тем, что я ни в малейшей мере не знаю, истинно оно или ложно, если я удостоверил только его смысл. Его истинность определяется лишь сравнением с опытом. Процесс осмысления здесь совершенно отличен от процесса верификации.

Есть только одно исключение. И мы возвращаемся здесь к нашим “констатациям”. Они всегда имеют форму “здесь теперь так и так”, например: “здесь совпадают две черные точки”, или “здесь желтое граничит с синим”, или “здесь сейчас больно” и т. д. Общим для всех этих утверждений является то, что в них входят демонстративные термины, имеющие смысл прямого жеста, т. е. правила их употребления учитывают, что при построений предложений, в которых они встречаются, имеется некоторый опыт и внимание направлено на что-то наблюдаемое. То, что обозначают такие слова, как “здесь”, “теперь”, “это вот”, не может быть передано только с помощью общих определений в словах; должно быть их соединение с указаниями или жестами. “Это вот” имеет смысл только в связи с каким-то жестом. Следовательно, чтобы понять смысл такого-предложения наблюдения, следует одновременно выполнить жест, нужно каким-то образом указать на реальность.

Другими словами, я могу понять смысл “констатации”, только сравнивая ее с фактами, осуществляя таким способом процесс, который необходим для верификации всех синтетических предложений. В то время как в случае всех других синтетических предложений установление смысла отделено, отличимо от установления истинности, в случае предложений наблюдения они совпадают, как и в случае аналитических предложений. Как бы ни отличались, следовательно, “констатации” от аналитических предложений, общим для них является то, что их понимание есть в то же время их верификация: я схватываю их смысл одновременно с их истинностью. В случае констатации так же неосмысленно спрашивать, не обманываюсь ли я в ее истинности, как и в случае тавтологий. В обоих случаях мы имеем дело с абсолютной правильностью. Однако если аналитическое, тавтологическое предложение лишено содержания, предложения наблюдения дают нам чувство удовлетворения от подлинного знания о реальности,

Надеюсь, ясно, что все здесь зависит от характеристики непосредственности, свойственной предложению наблюдения, которой эти предложения обязаны своей значимостью или незначимостью, значением абсолютной правильности или незначимостью бесполезности.

Непонимание этого обусловило большую часть неудач в постановке проблемы протокольных предложений—то, с чего мы начали. Если я констатирую “здесь теперь синее”, то это не то же самое, что протокольное предложение: “М. Ш. воспринял синее такого-то апреля 1934 г. в такое-то и такое-то время и в таком-то и таком-то месте”. Последнее предложение — это гипотеза, и как таковое оно всегда недостоверно. Оно тождественно “М. Ш. . (здесь должны быть указаны время и место) констатировал: “Здесь теперь синее”. А то, что это предложение не тождественно констатации, которая в него входит, ясно. В протокольных предложениях всегда есть упоминание о вооприятиях (либо их мысленно добавляют—тождество личности воспринимающего наблюдателя важно для научного протокола), а в констатациях они никогда не упоминаются. Подлинная констатация не может быть записана, ибо как только я надпишу демонстративы “здесь” и “теперь”, они теряют свой смысл. Их нельзя заменить и указанием времени и места, ибо как только мы попытаемся это сделать, в результате, как мы видели, неизбежно получится подстановка: вместо предложения наблюдения мы будем иметь противоположное предложе-ние, которое как таковое имеет совершенно иную природу.

Думаю, что теперь проблема базиса познания прояснена.

Если наука берется как система предложений, логический интерес к которой ограничивается логическими связями этих предложений, на вопрос о базисе, который в этом случае превращается в “логический” вопрос, можно ответить совершенно произвольным образом. Ибо мы свободны определять базис так, как нам захочется. В абстрактной системе предложений нет ни первичного, ни вторичного. К примеру, наиболее общие предложения науки, т. е. те, которые обычно отбираются в качестве аксиом, могут считаться ее последним основанием; но это название с тем же успехом можно оставить .за самыми частными предложениями, которые более или менее соответствуют записанным протоколам. Возможен и любой другой выбор. Но все предложения науки—(как коллективно, так и индивидуально—являются гипотезами, если мы рассматриваем их с точки зрения их истинностного значения, их правильности.

Если внимание направлено на отношение науки к реальности, система предложений науки видится такой, какова она в реальности, а именно как средство ориентирования среди факторов, как достижение радости констатации, чувства окончательности. Проблема “базиса” автоматически превращается в проблему несомненного пункта встречи познания и реальности. Мы знакомимся с этими абсолютно фиксированными точками встречи, констатациями, в их индивидуальности: это единственные синтетические предложения, не являющиеся гипотезами. Они никоим образом не лежат в основе науки; но, подобно языкам пламени, познание как бы достигает их, прикасаясь к каждому лишь на мгновение и затем сразу же их поглощая. Набрав сил, огонь познания охватывает и остальное.

Эти моменты свершения и горения—самое существенное. Весь свет познания идет от них. Поисками источника этого света философ на самом деле и занят, когда он ищет последний фундамент познания.

ШЛИК (Schlick) Мориц (14 апреля 1882, Берлин – 22 июня 1936, Вена) – австрийский философ, один из лидеров логического эмпиризма, основатель Венского кружка (1924). Изучал естественные науки и математику в университетах Гейдельберга, Лозанны и Берлина, психологию в Цюрихском университете. Защитил докторскую диссертацию по физике (Берлинский университет) под руководством М.Планка. Профессор Кильского университета (1921), Венского университета (1922), где стал преемником Э.Маха, возглавив кафедру истории и теории индуктивных наук. С 1926 был связан с Л.Витгенштейном, который оказал на него существенное влияние. Был приглашен в качестве лектора в Стэнфордский университет и университет г. Беркли (США). Трагическая гибель Шпика от рук убийцы-фанатика положила конец официальному существованию Венского кружка.

Лейтмотив философских взглядов Шлика – безусловный ценностный приоритет эмпирического знания, идея необходимости эмпирического обоснования науки. Задача философии состоит в анализе смысла суждений, образующих системы знаний, в частности в исследовании тех способов, какими в научном познании осуществляется связь между понятиями и фактами. Научные теории – логические системы, позволяющие систематизировать факты и выводить их в качестве следствий из принимаемых посылок (аксиом, постулатов). Теоретические выводы без эмпирической интерпретации представляют собой совокупности аналитических суждений и потому тавтологичны (не несут никакой информации); эмпирический смысл сообщается им лишь в том случае, если они в принципе могут быть проверены опытом (верифицированы). Шлик полагал пределом верификации ее логическую возможность (напр., проверка высказывания «На Марсе есть жизнь» логически возможна, тогда как проверка высказывания «Существует круглый квадрат» невозможна, так как оно логически противоречиво). Такое отождествление эмпирической осмысленности и принципиальной верифицируемости ослабляло критику метафизических (непроверяемых) суждений (как научно неосмысленных), поскольку критерии «логической возможности» опытных проверок не были четко определены. Напр., согласно Шлику, нет логического противоречия в том, чтобы считать опытной проверкой суждения о существовании сверхприродных существ «мистическое видение», в котором такие существа «являются» субъекту. Законы науки (универсальные суждения) также не могут быть в полной мере верифицированы; поэтому они трактуются как гипотезы, претендующие на определенную вероятность, как «правила» образования единичных суждений, допускающих верификацию. Однако такое понимание законов ставило под сомнение их осмысленность как научных высказываний. Процедуру верификации Шлик трактовал феноменалистически, т.е. как формулировку предложений, фиксирующих чувственные переживания субъекта в непосредственном опыте. Вместе с тем Шлик пытался сохранить позицию реализма по отношению к теоретическим (ненаблюдаемым) объектам: микрочастицам, полям, зарядам и т.д., утверждая, что суждения, в которых фигурируют такие термины, подразумевают правила их применения к действительности, а сами эти объекты существуют реально и не являются лишь «фикциями». Однако реалистическая установка не была внутренне согласована с верификационизмом и феноменализмом в рамках гносеологических воззрений Шлика. Любой объект познания (как наблюдаемый, так и ненаблюдаемый) конструируется познающим субъектом, поэтому существование объектов «самих-по-себе» (аналог кантовской «вещи-в-себе») является метафизической псевдопроблемой. И именно в отказе от псевдопроблем, вызывающих бесконечные и бесплодные споры, заключен позитивный «поворот в философии», к которому призывал Шлик.

Принципы эмпирического обоснования были распространены Шликом на философию естествознания (где им были сформулированы проблемы научной осмысленности пространственно-временных суждений в физике) и на сферу этики, где его больше всего интересовала проблема свободного, т.е. не вынужденного определенными законами, поведения. Модус поведения не выводится как логическое следствие из «законов природы», а вызывается свободной волей (желанием или нежеланием поступать так-то и так-то); поэтому лишь свободный поступок может быть оценен как нравственный или безнравственный. Наиболее очевидным свидетельством того, что свободное поведение вообще возможно, является игра и чувство радости, вызываемое ею.

Сочинения:

1. Raum und Zeit in der modernen Physik. В., 1917;

2. Allgemeine Erkenntnislehre. В., 1918;

4. Fragen der Ethik. W., 1930;

5. Les Énoncés scientifiques et la réalité du monde extérieure. P., 1934;

Перед Вами - второй том избранных статей из самого популярного в Европе 1930-х гг. философского журнала «Erkenntnis» («Познание») - печатного органа логического, или научного, эмпиризма, Венского кружка и Берлинского общества эмпирической философии. Акцент в нем делается на представлении нового стиля работы членов Венского кружка - коллективном творчестве: дискуссии о вероятности, причинности и квантовой механике, по основаниям математики, блоки статей разных авторов с перекрестными ссылками и комментариями о целях и проблемах логики, о логике науки, вероятности и индукции, физикалистском языке как едином языке науки и физикализме, об истине, хроника деятельности Обществ Э. Маха и Эмпирической философии, материалы конференций, - «изложенные в журнале идеи несут на себе отпечаток деятельного сотрудничества многих людей». Логический позитивизм поражает широтой и глубиной поставленных проблем. И пусть он не дал окончательного ответа на многие поставленные им (и до него) вопросы, отсутствие этого ответа не умаляет исключительного интереса и важности работы его представителей, поскольку уникальная интенсивность и международный характер интеллектуальной и социальной деятельности членов Венского кружка сформировали одно из ведущих философских направлений и фундаментальные основания науки XX века.

Предисловие редактора
Второй том продолжает знакомить отечественное философское сообщество с первоисточниками Венского кружка, но акцент в нем делается на представлении нового стиля работы членов кружка - коллективном творчестве: дискуссии, блоки из 3-4 статей с перекрестными ссылками и комментариями, хроника деятельности Обществ Э. Маха и Эмпирической философии, материалы конференций -«изложенные здесь идеи несут на себе отпечаток деятельного сотрудничества многих людей». Подборка статей дана в хронологическом порядке, по годам и томам публикации журнала «Erkenntnis» - первые пять томов за 1930— 1935 гг., тем нагляднее прослеживаются сквозные темы для обсуждения, их разработка и присоединение к работе все новых участников. Публикуемые материалы - это первоисточники, написанные на немецком языке, первых лет становления идеологии Венского кружка, которая в дальнейшем и в целом получила свое развитие на английском языке.

Олеся А. Назарова. Предисловие редактора

«ERKENNTNIS», 1930-1931. Том I
Дискуссия о вероятности (Воскресенье, 15 сентября 1929 г.) (перевод Я. Шрамко)
Обзор (перевод Оксаны Назаровой)
- Программа Второй конференции по теории познания точных наук (5-7 сентября 1930 г.)
- VII Международный философский конгресс в Оксфорде (1-5 сентября 1930 г.)
- Конференция Немецкого философского общества в Бреслау (1-4 октября 1930 г.)

«ERKENNTNIS» 1931. Том II
Дискуссия по основаниям математики (Воскресенье, 7 сентября 1930 г.) (перевод Я. Шрамко)
Вернер Гейзенберг (Лейпциг). Закон причинности и квантовая механика (перевод Я. Шрамко)
Дискуссия о причинности и квантовой механике. (Воскресенье, 6 сентября 1930 г.) (перевод Я. Шрамко)
Ганс Кориелиус (Стокгольм). К критике основных научных понятий (перевод Я. Шрамко)
Рудольф Карнап (Прага). Устранение метафизики посредством логического анализа языка (перевод А. Кезина)
Рудольф Карнап (Прага). Физикалистский язык как универсальный язык науки (перевод А. Никифорова)
Хроника (перевод Оксаны Назаровой)
- Общество эмпирической философии, Берлин
- Общество Эрнста Маха, Вена

«ERKENNTNIS», 1932-1933. Том III
Йорген Йоргенсен (Копенгаген). О целях и проблемах логистики. - формулы! (перевод Я. Шрамко)
Эдгар Цильзель (Вена). Замечания о логике науки (перевод А. Никифорова)
Рудольф Карнап (Прага). Ответ на статьи Э. Цильзеля и К. Дунксра (перевод А. Никифорова)
Курт Греллинг (Берлин). Замечания к книге Дубислава «Определение» (перевод А. Никифорова)
Вальтер Дубислав (Берлин). Замечания к учению об определении (перевод А. Никифорова)
Хроника (перевод Оксаны Назаровой)
- Общество эмпирической философии, Берлин
- Общество Эрнста Маха, Вена

«ERKENNTNIS», 1935. Том V
Ганс Рейхенбах (Стамбул). Об индукции и вероятности. Замечания по поводу книги Карла Поппера «Логика исследования» (перевод А. Никифорова)
Рудольф Карнап (Прага). Замечания на книгу Карла Поппера «Логика исследования. О теории познания современной науки». (Вена: Шпрингер, 1935) (перевод А. Никифорова)
Отто Нейрат (Гаага). Псевдорационализм фальсификации (перевод А. Никифорова)
Материалы Пражской конференции 1934 г. по подготовке Международного Конгресса по единству науки:
- Филипп Франк (Прага). Вступительное слово (перевод Оксаны Назаровой)
- Чарльз У. Моррис (Чикаго). Соотношение формальных и эмпирических наук в научном эмпиризме (перевод 3. Баблояна)
- Казимеж Айдукевич (Лемберг, Польша). Логика и эмпирическая наука (перевод А. Никифорова)
- Эрнест Нагель (Нью-Йорк), Логика редукции в науках (перевод 3. Баблояна)
- Чарльз У. Моррис (Чикаго), Некоторые аспекты современной американской научной философии (перевод 3. Баблояна)

БИБЛИОГРАФИЯ
ПРИЛОЖЕНИЕ
Мориц Шлик (Росток). Существует ли интуитивное познание? (перевод В. Куренного)
Карл Гемпель (Брюссель). Теория истины логического позитивизма (перевод Олеси Назаровой)

☞ Изучение аналитической философии с А.Ф. Грязновым ☜

✔

Аналитическая философия: Избранные тексты (Сост. и коммент. А.Ф.Грязнова) (1993)

Антология содержит наиболее известные тексты представителей аналитической философии, одного из самых влиятельных направлений западной философской мысли XX века. Работы выдающегося английского философа Б. Рассела в увлекательной форме рассказывают о возникновении аналитической методологии в борьбе с различными течениями идеалистического монизма. Статьи М. Шлика фактически являются манифестом логического позитивизма Венского кружка. В классической статье Д. Э. Мура отражены особенности «среднего этапа» развития аналитической философии — так называемой лингвистической философии. Ряд работ освещают современные взгляды аналитиков на проблемы сознания, мышления, языка

СОДЕРЖАНИЕ
К публикации 4
Рассел Б. Мое философское развитие (главы 5, 7) .11
Шлик М. Поворот в философии .28
Шлик М. О фундаменте познания . 33
Айер А. Д. Язык, истина и логика (глава 6) .50
Мур Д. Э. Доказательство внешнего мира 66
Малкольм Н. Мур и обыденный язык .84
Чизолм Р Философы и обыденный язык 100
Остин Дж. Значение слова .105
Армстронг Д. М. Материалистическая теория сознания (глава 17) 121
Дэвидсон Д. Материальное сознание 131
Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы . 144
Страуд Б. Аналитическая философия и метафизика . 159

✔

Грязнов А.Ф. - Аналитическая философия. Становление и развитие

В книге заслуженного профессора Московского государственного университета А.Ф. Грязнова (1948—2001 ) всесторонне освещается история аналитического движения на различных его этапах (от Б. Рассела, Дж.Э. Мура и Л. Витгенштейна до Дж. Сёрла, Д. Деннета и С. Приста), его современное состояние, специфика, проблемное поле, методология, а также соотношение с другими философскими движениями. Наиболее подробно рассматривается философия сознания, тем самым открывая для читателя новые и перспективные научные направления.

Читайте также: